«Вот твое возмездие!!!» – рычал Юрген, пикируя на того, кто послал на смерть его людей.

Все чувства, что закипали в душе Ганса, разом иссякли, сменившись растерянностью. Кому теперь верить? Кого слушать? Чьим приказам подчиняться?

Юля знала это ощущение. Она жила с ним столько лет. Виктор бросил их на болоте, Сима – могла достать его, но отпустила, оставила «серафимов» в неведении, а потом и простила предателя. Девчата приняли её сторону. О них предпочли забыть, а вспомнили лишь затем, чтобы послать убийц. Украли жизнь, отняли даже имена, превратив девять молоденьких магичек в портреты на стенах аудитории.

Юля научилась не верить никому. У неё, в отличие от бедолаги «зигфрида», было время – на болоте и после, когда приходилось следить за тем, чтобы даже во сне не назвать подруг именами мёртвых бойцов «героической седьмой».

«Кому верить? За кем идти?» – Панические позывные мятущейся сущности отзывались в душе Юли так явственно, что в её глубине начало закипать ненавистью выстраданное «никому». Ненависть потекла холодом по позвоночнику, возвращая к жизни раздавленного заклинанием Маши Угаровой демона.

«Нет, – сказала себе и растерянному «зигфриду» Юля. – Есть те, кому можно верить. Был такой человек, и в твоей жизни, Ганс, и в моей. Тот, чей чёрный силуэт вёл в метельной ночи. У тебя был твой Юрген, разорвавший руководителя операции в клочья за своих обманутых бойцов».

У Юли была Сима – верная и отважная староста, не выдавшая «серафимам» Виктора, но и ему – своих девчат. Хранившая их, как ангел ангелов, каждый день. Заставлявшая на болоте сбрасывать крылья, через боль и безумие – чтобы остаться людьми. Заставлявшая забыть о крыльях, когда Маша Угарова подарила «серафимам» шанс вернуться к жизни.

Серое марево перед внутренним взором поредело. Снежные хлопья сложились в едва узнаваемый образ – строгое, искажённое злобой, сосредоточенное лицо Юргена Вольфа, сквозь которое мгновение спустя проступил другой лик – девушка с длинной русой косой.

Усилием воли Юля полетела ему навстречу, разметав в клочья морок чужой памяти. Солнце, хлынувшее в лицо, ослепило её. Невероятным усилием Рябоконь повернула голову и посмотрела туда, где стояла староста.

И в то же мгновение существо, не сумевшее одолеть едва не сдавшегося противника, выскользнуло из её тела, зависнув перед Юлей, подчинённое её вере в подругу.

«Верь! Есть те, кто нас не предавал! Есть те, кто был рядом всегда, – и не смей сомневаться!» – Юля с жалостью посмотрела на светящийся силуэт, пытаясь по лопающимся магическим нитям, что стягивали их только что в одно, отдать неупокоенному немецкому магу свою уверенность.

Она протянула руку, чтобы в последний момент коснуться того, кто несколько минут был ею, частью её души – но рука наткнулась на магическую защиту, разлетевшуюся в клочья, когда отпечаток Ганса Мюллера полыхнул, возвращая составлявшую его силу в мировой поток магии.

– Юлия, уходите, у нас проблемы! Уходите быстро! Прочь с линии огня!

* * *

«Прочь! Дальше, дальше от людей!» – Лишь эта мысль сумела пробиться через алое зарево, в котором утонул в одночасье весь мир. Нелли расправила крылья и мощным толчком поднялась в небо, таща за собой противника. Ульрих Кноссе, точнее, демон-трансформант Ульрих Кноссе, ударил её когтями в живот, но Нелли даже не почувствовала этого. Через минуту рана затянется. Они множество раз проходили эту науку в бою – формула Решетникова делает бойца если не бессмертным, то почти неуязвимым.

Нелли неслась вверх, наслаждаясь почти забытым ощущением невероятной безграничной свободы. Она сжимала и сжимала когти, с терпкой радостью ощущая, как трепещет в них враг, превращаясь в жертву, в добычу. Это снова был сорок первый, отчаянный, страшный год. И снова у неё в когтях прощался с жизнью один из проклятых фрицев. Ульрих Кноссе больше никогда не увидит свою Хильду.

«Какое мне дело, как его зовут?! – захохотал в голове Нелли чей-то хриплый чужой голос. Её голос. – Какое мне дело, как зовут его девчонку в берете?! Его ждёт смерть, только смерть! Смерть! Потому что я и есть – Смерть!»

* * *

Гюнтер Хубер был точно таким, как думала Лена. Даже перестав быть человеком, потеряв тело и имя, он умудрялся смотреть на мир с надеждой и радостью. Его присутствие Лена почувствовала раньше, чем отозвался разум, – раньше чужого сознания, чужой воли, чужой памяти пришло восприятие. Запах травы стал отчётливым и пьянящим, небо словно улыбнулось, позволив солнечному лучу пробиться между обрывками облаков. Все краски стали ярче и радостнее, словно тот, кто смотрел на них, уже в пелёнках был неизлечимым оптимистом.

А потом явилось прошлое. Былое, отпечатавшееся кровавым следом на белом платке души Гюнтера Хубера.

Его трудно было называть врагом. Слишком знакомые были у него глаза, слишком добрые, слишком тяжело давались ему приказы. Но у Гюнтера была мама, фрау Мария, и она очень хорошо воспитала в сыне чувство долга перед родиной. Родина отправила герра Хубера на передовую, талант и сила сделали его частью боевой группы «Зигфрид».

Но единственное, чего хотелось Гюнтеру, и тогда, и сейчас, – чтобы замолчали пушки. Чтобы война окончилась, отпустив по домам живых, чтобы те могли оплакать павших.

В одно мгновение Лена подумала, что её задача оказалась самой простой – принести весть о мире. Но это оказалось не так-то просто. Цепкий и внимательный взгляд Гюнтера фиксировал страшные дни войны с удивительной точностью – и серенькие, простенькие воспоминания Лены о мирной жизни разбивались об эти картины, словно стеклянные шарики о гранит.

Что она могла показать Гюнтеру? Свою комнату на троих в общежитии? Заводскую лабораторию? Вечера с книгой или возле шепчущего радио? Что было в жизни Лены, что доказало бы её противнику, что она жила хоть день, хоть час с тех пор, как стала частью «мирной жизни»?

И тут она почувствовала чужое присутствие. Никогда не призналась бы себе Лена, что с того самого дня, как Иван Степанович вынес её из леса, спас от мшаника, она всегда чувствовала, что он рядом. Сейчас, хоть и твердил разум, что не могло этого быть, Солунь чувствовала, как на западе тёплым пятнышком маячит вдали «кармановский Рыбников». Ближе, ближе.

«Вот! – крикнула память. – Вот оно!»

И Лена вспомнила – влажный вечер, экран открытого кинотеатра, по которому ползли титры. Дождь, забытый букет…

Она чувствовала, как внимательно Гюнтер вглядывается в её воспоминания.

«Пятьдесят шестой?» – вспыхнула недоверчивая мысль.

«Сейчас шестидесятый! Война закончилась пятнадцать лет назад!»

Он не сразу поверил ей, но сомнение пошатнуло равновесие сил магической сущности – и трансформации не произошло. Гюнтер не попытался сделать Лену своим демоном. Казалось, он сам не желал становиться им, и только мысль о долге перед родиной заставляла мага поддаваться формуле. Раньше, но не теперь.

Он сомневался, а Лена вспоминала – тот вечер, когда Иван Степанович стоял на крыльце и не решался пригласить её в кино; утро, когда они с кармановцами готовились к поискам на болоте; вспоминала девчат, Машу, словно сияющую изнутри от счастья. Всё это было её «сейчас», её «мирной жизнью» – тем, ради чего Лена отправилась за периметр объяснять умершему полтора десятка лет назад немецкому магу, что войны больше нет.