— Это правда, мама. Не надо убеждать меня в обратном. Любовь — это то, что чувствуешь. И я чувствую, что ты счастлива, когда мне плохо. И я назло тебе сделаю так, что мне будет хорошо, понятно?

— Если тебе будет хорошо с Ириной, я буду только рада. Но не за тебя. А за нее. Чтобы ты не испортил жизнь еще одной женщине. Еще одной… Да что я говорю… А эта армия дур, которых ты менял одну за другой, точно они резиновые куклы… Ты думаешь, им не было больно? Ладно, не строй мне тут рожи! Я этого не понимаю и никогда не пойму. И не хочу понимать. И, дай бог, твой сын таким не вырастет и будет ценить в женщине прежде всего женщину, а не… Но объясни мне, дуре, почему тебе хорошо с отцом? С отцом, который палец о палец не ударил, пока ты рос. Я, вот честно, Витя, жалею, что дала тебе его отчество… Возможно, ты был бы меньше на него похож.

— Мам, тебе не кажется, что ты повторяешься? Моя помощь Мироновым к Толику не имеет никакого отношения. Я делаю это для его детей. Сашку я с большим удовольствием возьму на работу, как только он получит диплом. И не надо так на меня смотреть. Мне плевать, что было между тобой и папочкой, но Ленка единственная, кто звонит мне просто так, спросить как у меня дела. А дочери Кострова, дай бог, к вечеру вспомнят, что у меня день рождения. А я помогал им и их матери, хотя мог бы этого не делать. Твой Костров о них не подумал… А ты попрекаешь меня моим отцом. А чем твой Костров-то лучше? Что котика своего любил и меня приголубил? Да он взял меня, потому что люди мне улыбались и все для меня делали! Я приносил ему деньги, вот и все. Он меня использовал. Нагло! Да, он не трахал других баб, но уж лучше б трахал баб, а не играл в казино. И ты знала, что он играет, знала, что фирма по уши в долгах и врала мне про новый бизнес. Проблемы просто так не решаются, мама… Волшебник в голубом вертолете не прилетит. И не попрекай меня братом и сестрой. У меня вообще никого нет. Никого…

— Да им всем нужны только твои деньги и больше ничего, как ты этого не понимаешь? Поэтому сестренка и звонит тебе… А тебе что понадобится, она и на звонок не ответит.

— Да ты такая же! Я тебе тоже не нужен! Тебе нужен Глеб! Но его ты не получишь, поняла? Я вообще могу полностью на него права забрать и запретить тебе с ним видеться. Он своей матери тоже нахер не нужен, как и я своей. Вам мужики были нужны с квартирой, а не дети от них. А мужики вас послали и правильно сделали!

— Господи, как хорошо, что мои родители до этого дня не дожили. Знаешь что, сынок, можешь не приглашать меня на свадьбу. Я не приду.

Заскрежетал по плитке стул, и я тут же метнулась в гостиную, но Виктор все же успел увидеть мою спину.

— Витя, я… — я смотрела в его побелевшее лицо и судорожно глотала воздух. — Я случайно. Я не хотела…

Он сделал шаг, второй, третий… У меня за спиной диван. Куда отступать? Некуда! Он схватил меня за плечи. По бешеному блеску его глаз я не сомневалась, что Виктор сейчас хорошенько меня встряхнет. Но он наоборот пригвоздил меня к полу, сжав плечи железными клешнями.

— Ир, а ты? — он приблизил лицо к моему лицу. Я не слышала хриплого шепота. Я скорее читала слова по быстро движущимся губам: — Ты-то придешь на мою свадьбу?

Я вырвала плечи, вскинула руки и сомкнула пальцы на его вздрагивающей спине:

— Приду, — ответила я просто, ткнувшись носом в затянутое в голубую рубашку плечо, чувствуя, что у меня самой дергается веко и дрожат губы.

А следом за губами задрожали колени, когда под ними оказалась рука Виктора. Ноги его сделали три шага, и удар пяткой настежь распахнул чуть приоткрытую дверь. Еще шаг, и подо мной пропружинила кровать. В этой комнате я еще не была, но убранства все равно не увидела. Не увидела ничего, кроме губ Виктора и очков, которые он после трех неуспешных попыток полностью вобрать в себя мои губы, отбросил то ли на покрывало, то ли вообще на пол. Где я потеряла свой телефон, я вообще не знала…

— Витя, — я почувствовала его руки на прилипшем к позвоночнику животе. — Дверь…

Он только глубже поцеловал меня, и я, не в силах разорвать поцелуй, с большим трудом остановила его руки на своей груди.

— Что? — он почти выплюнул мне в лицо недовольный вопрос.

— Дверь… — я еле дышала. — Открыта…

— И что? — его голос опустился до хриплого баса. — Ты не стеснялась моего сына и вздумала стесняться моей матери?

Он вырвал руки и нашел на спине застежку лифчика…

— Витя, не здесь… — я крутила головой. — Не сейчас…

— Чего не сейчас? — голос его набатом отдавался в моих пылающих ушах. — Я не собираюсь делать с тобой ничего противозаконного…

Он снова нашел мои губы, а я — его руки, уже сжавшие мою голую грудь…

— Витя, закрой дверь… — с трудом вырвала я свои губы.

Он не успел обернуться, а я не успела приподнять голову с подушки, как щелкнул замок. Дверь закрыли. И мы оба знали, кто это сделал… К моим глазам подступили слезы, слезы стыда… Я подняла руки, но нашла лишь воздух и, с трудом разлепив ресницы, увидела Виктора сидящим ко мне спиной.

— Дораздевайся сама, пожалуйста, — сказал он тихо, не оборачиваясь.

Затем поднялся, отодвинул створку шкафа-купе и бросил через свою голову футболку:

— Вот тебе вместо пижамы. Она моя. Пришлось пожить здесь неделю, пока бабушка умирала. Кострова отказывалась пускать в дом постороннего, а одной ей было ни поднять, ни перевернуть мать.

Футболка упала рядом, но я ее не взяла. Виктор опустился на кровать. На самый край. По-прежнему ко мне спиной.

— Чего ждешь? Я до тебя не дотронусь, даже не проси, — Виктор обернулся, но лишь на миг. — У меня сейчас желание уткнуться в подушку и рыдать, как школьнику. Но я не хочу, чтобы мать догадалась о моих слезах. Пусть лучше думает, что я скотина и спокойно трахаю у нее за стенкой бабу…

Я села, поправила лифчик под блузкой и дотронулась до напряженной скрюченной спины Виктора.

— Витя, ну зачем вы так друг друга доводите?

— Не знаю, — затряс он головой, так и не обернувшись. — Она дура, я дурак, другого объяснения не вижу.

— Поговори с ней. Только не про квартиру. Про остальное.

— О чем мне с ней говорить? Она меня не слышит, — он обернулся и на этот раз остался ко мне лицом: — Она мне не верит. Не верит про Ольгу. Она уверена, что ее Олечка невинная девочка, которую я соблазнил и бросил. Но, во-первых, я не был у нее первым, а, во-вторых, честно пытался жить с ней целых два года после рождения Глеба. Но не вышло, не перегорело… Я ее не простил.

— Не надо мне рассказывать про Ольгу. Не надо…

— Я не про Ольгу сейчас, я про Глеба… Я не хочу, чтобы ты обо мне плохо думала. Я просто был дураком. Меня почти облапошили. Но меня спас… Наверное, тоже домовой… Только местный, — Виктор с грустной улыбкой постучал по остову кровати. — Минутку внимания или как?

— Или как, — ответила я и отодвинулась к противоположному краю. — Я о тебе плохо не думаю. Так что не надо ничего рассказывать. Даже про домового. Договорились?