Усилия большевиков удержать власть и неприятие насильственных методов многими интеллигентами, приводили к неоправданным репрессиям против тех, кто недавно так горячо приветствовал крах самодержавной империи и победу революции. Однако не все писатели уклонялись от сотрудничества с партией или сопротивлялись ей.

Несмотря на то, что все идеологи новой культурной политики, включая и самого В.И. Ленина, воспитывались на классической русской реалистической литературе, их официальные политические симпатии вынужденно сосредоточивались на так называемой пролетарской литературе и искусстве. Выработка методов руководства писателями, не принадлежащими к пролетарскому направлению, растянулась на целое десятилетие. Многочисленность различных литературных группировок (они исчислялись десятками), их самостоятельность и самобытность, особенно в первые годы, заставляла партноменклатуру изобретать все новые и новые рычаги контроля и политической цензуры. Прежде всего это коснулось правовых вопросов организации и ликвидации общественных организаций, поскольку именно такой статус имели многочисленные литературно-художественные группировки.

1922 г. стал рубежным в культурной жизни страны. После организации Главлита было принято постановление ВЦИК и СНК от 3 августа 1922 г. «О порядке утверждения и регистрации обществ и союзов, не преследующих цели извлечения прибыли, и порядке надзора над ними». С этого момента работу по утверждению и регистрации обществ и союзов, а также надзор за их деятельностью осуществлял НКВД.

Нельзя оценивать отношения между властью и интеллигенцией по принципу «жертвы — злодеи». Очень многие инициативы шли «снизу», от интеллигенции, стремившейся к компромиссу с властью. Усилия литературных организаций, главным образом, были направлены на достижение чисто материальных целей: регулярного государственного финансирования через органы управления культурой (Наркомпрос РСФСР), гарантированной издательской базы (включая реализацию книжной продукции), организации положительной критики. Поэтому желание «вписаться» в официально признанные объединения было обусловлено не столько победой одного направления над другим, сколько чисто прагматическими соображениями выживания в сложной идеологической и экономической обстановке.

Этапным для литературных организаций явился поворотный в идеологии период 1928–1929 гг. Для того чтобы обеспечить правовую основу для ликвидации литературных группировок попутнического толка, сначала было утверждено новое «Положение об обществах и союзах, не преследующих целей извлечения прибыли». Согласно постановлению ВЦИК — СНК РСФСР от 6 февраля 1928 г. выборные должности в таких объединениях могли занимать только лица, не лишенные избирательных прав, цели обществ не должны были противоречить общим целям социалистического государства. Для проведения перерегистрации в ГПП и НКВД были созданы специальные отделы. Сначала с помощью перерегистрации избавились от попутнических организаций, уничтожив и без того небольшое разнообразие в идейно-художественных направлениях и эстетических вкусах, сохранив основные литературные организации-монстры.

Своеобразным «буфером» между литераторами и властью должна была стать Федерация писателей. Однако если на начальной стадии создания ФОСП речь шла о защите профессиональных и социальных прав «мастеров пера», то в дальнейшем все большее место в ее работе занимали вопросы «проработки» и наказания «провинившихся» литературных организаций и их отдельных членов. Разумеется, деятельность подобной «общественной» организации щедро поощрялась, морально и материально. Таким образом была создана еще одна контролирующая и регулирующая бюрократическая структура, предтеча Союза писателей и Литфонда.

В результате ограничения издательской деятельности литературных организаций и их массовой ликвидации в литературной среде создалась тяжелая обстановка. Так была подготовлена почва для эпохального постановления 1932 г. «О перестройке литературно-художественных организаций» и создания единого Союза советских писателей. Эта «перестройка» была направлена на унификацию и централизацию политической цензуры.

В основе всей концепции радиопропаганды лежит, прежде всего, природа канала передачи информации, что и определяет суть ее специфики. М.И. Ромм писал в своих воспоминаниях о том, что И.В. Сталин на просмотре одного из фильмов А.Б. Столпера ужасно возмутился, услышав закадровый голос диктора: «Что это за загробный мистический голос я слышу все время?» После этого в течение многих лет было запрещено включать в документальные фильмы дикторский текст. Исключение было сделано по специальному разрешению Сталина только для привычного голоса Юрия Левитана{577}. Вопрос: почему? Ответ не так-то прост, как кажется. Согласно последним исследованиям Института мозга, сила воздействия голоса без изображения на подсознание человека велика, это воздействие обладает уникальными свойствами и особенностями. Они использовалась древними религиозными сектами, такими как древнегреческие пифагорейцы, в некоторых ответвлениях иудаизма, ислама, где во время богослужения жрец, учитель, священник произносили слова учения не на виду у аудитории, а находясь за ширмой или занавеской. Как подчеркивает в своих записках о кинематографе Ю.М. Лотман, видеть говорящего — значит понимать, что мы слышим мнение одного конкретного человека, с которым мы можем не соглашаться. Голос-невидимка претендует на большее — на абсолютную истину, как говорится, на истину в последней инстанции. Психологи утверждают, что в раннем детстве, когда человеком командуют больше всего, ребенку меньше приходится видеть говорящего взрослого, находящегося часто слишком высоко над его головой или за его спиной. Все эти обстоятельства еще раз доказывают авторитарные свойства невидимого голоса, придающего содержанию речи оттенок бесспорности и директивности. И здесь важны, прежде всего, интонации говорящего, тембр его голоса, действующего больше внушением, чем логикой и аргументами{578}, и действительно, создаваемые средствами радиожурналистики и радиоискусства звуковые художественные образы играют огромную роль в формировании социальной психологии общества, морально-нравственных критериев, эстетических и этических норм.

Эти необыкновенные свойства «великого говорящего» были гениально распознаны В.И. Лениным и его окружением буквально с первых шагов технического развития радио в России, сначала в качестве военного средства (радиобомбы, оперативная связь), а затем как мощного идеологического орудия партии, так называемого «митинга миллионов», которому даже в самые тяжелые для советской власти дни оказывалось предпочтение в государственном финансировании{579}. Здесь большевиками учитывались два важнейших фактора — с одной стороны, особая русская привязанность и предрасположенность к устной речи, которую так тонко подметил еще Морис Палеолог{580}, с другой — огромная территория России, а также большой процент малообразованных людей.