— Полночь, — проговорил Деклан. — Они пробьют двенадцать раз. — С этими словами он опустил взгляд на брошь, затем показал ее Лине. — И здесь полночь. Взгляни.

Дрожащей рукой она взяла у него часы, вгляделась в циферблат.

— Господи! — прошептала она, увидев, что обе стрелки сошли на цифре 12. — Но почему?

— Вот это нам и предстоит выяснить. Что-то произошло здесь ровно в полночь столетие назад…. Мне пора в дом, — проговорил он вдруг изменившимся голосом, глядя вверх, на темные окна третьего этажа. — Надо заглянуть в детскую. Моя малышка…

В этот миг оба они ясно услышали жалобный детский плач.

— Деклан, давай уйдем! Ради бога! Просто сядем в машину и уедем отсюда!

Но Деклан уже шел к дверям.

— Малышка плачет, — проговорил он все тем же странным, чужим голосом. Лина заметила, что в речи его появился певучий местный выговор. — Мой цветочек хочет кушать. Ей нужна я. Родители Люсьена уже легли. Я тоже, когда его нет, всегда ложусь рано. Терпеть не могу сидеть с ними в гостиной после ужина. Мадам Жозефина каждым словом своим, каждым взглядом показывает, как я ей противна.

— Деклан!

— Клодина ее покачает, сменит ей пеленки. Но сейчас моей маленькой Рози нужна мама. Напрасно я согласилась сделать детскую наверху, — бормотал Деклан, быстрым шагом идя по коридору. — Но мадам Жозефина всегда добивается своего. Хотя нет, не всегда, — проговорил он, и голос его повеселел. — Если бы она всегда получала то, что хочет, сейчас я кормила бы аллигаторов в болоте, а не спала в одной постели с Люсьеном! Когда же вернется Люсьен? Я так по нему скучаю!

На лестнице он замедлил шаг. Лина слышала его тяжелое дыхание.

— Я должен туда подняться, — проговорил он своим обычным голосом, сдавленным, словно в смертной муке. — Должен войти. И увидеть…

Собрав все свое мужество, Лина сжала его руку.

— Мы войдем туда вместе.

Рука его дрожала. Холод, сгустившийся в воздухе, пробирал до костей. Тошнота заворочалась в желудке и подступила к горлу. Но, сдержав позыв, Деклан распахнул дверь.

И, зашатавшись, рухнул на колени, хоть Лина и пыталась его удержать.

— Входит Жюльен. Опять пьяный. Не хочу, чтобы он приходил сюда, но как его выгонишь? Все говорят, они с Люсьеном на одно лицо, но, должно быть, люди не заглядывают Жюльену в глаза. Хоть бы он ушел! Зачем только я отпустила Клодину на свидание с Джаспером? Не хочу оставаться одна с Жюльеном, я его боюсь. Только бы он не догадался, как я его боюсь!

Глаза его остекленели — словно две линзы из затемненного стекла на бледном как смерть лице.

— Деклан! О господи! Деклан, вернись ко мне! — Лина до боли сжала его руку. Но он ничего не замечал.

— Он хватает меня. Я вырываюсь, хочу бежать. — Сейчас он полулежал, скорчившись на полу — крепкий мужчина с выгоревшими на солнце волосами, в смокинге и сбившейся набок бабочке. Мужчина с женскими воспоминаниями, с женским ужасом, бушующим в мужском сознании.

— Но нельзя, нельзя бросать малышку! Я выхватываю кочергу из камина, если придется, я его убью! Клянусь, убью, если он тронет меня или малышку! Боже, помоги мне!

Ноги под Линой подкосились, она опустилась на пол рядом с Декланом, попыталась его обнять.

— Но он сильнее меня. Я кричу, кричу, но никто не идет на помощь. Он пьян, он безумен, он не понимает, что творит. Швыряет меня на пол, рвет на мне одежду. Я не могу вырваться. Малышка плачет, но я не могу подойти к ней, не могу его остановить.

— Нет! Нет! — шептала Лина, обвив Деклана обеими руками, едва ли понимая, что происходит.

— Он насилует меня. — Деклан скорчился на полу. В нем бушевала боль, какой он не ощущал никогда в жизни, боль, которую не может ощутить мужчина. И страх — господи, что за страх! — Я кричу. Зову на помощь, зову тебя, но тебя нет.

Голос его словно сломался.

— Тебя нет. Нет сейчас, когда ты так мне нужен!

— Не надо! Пожалуйста, не надо! — стонала Лина.

— Мне так больно! Но я сопротивляюсь. Борюсь с ним. Не могу его остановить. Он сильнее. И даже в этой боли, в этом ужасе понимаю: он делает это со мной не потому, что меня хочет, а потому, что ненавидит тебя.

Деклан повернул голову к Лине, лицо его было искажено, глаза потемнели от боли.

— Он тебя ненавидит. И хочет отнять меня у тебя. Так же как отнимал и ломал твои игрушки, когда вы были детьми. Я кричу, молю его остановиться — он не останавливается. Хочет, чтобы я замолчала. Но я не могу. Он хватает меня за горло. Стискивает…

Деклан согнулся вдвое, обхватив обеими руками шею.

— Я задыхаюсь! Не могу дышать! Люсьен, он убивает меня! Наша малышка плачет в колыбели, а твой брат убивает меня — он все еще во мне, и он убивает меня, потому что я твоя жена, и он хочет сломать меня, как ломал твои игрушки…

Деклан поднял голову, взглянул Лине в лицо. И когда заговорил снова — в голосе его звучала такая скорбь и мука, что Лина не понимала, как он еще жив, как оба они еще живы.

— Ты не пришел. Я звала тебя — но ты не пришел.

— Прости. Прости меня!

— Потом входит мадам Жозефина. — Медленно, с трудом Деклан поднялся на ноги. — Входит и видит, что он со мной сделал. Смотрит на меня с омерзением. Как на кучу мусора, которую нужно поскорее вымести, пока никто ее не заметил.

Теперь глаза его были сухими. Внизу, на втором этаже, громко хлопнула дверь — и Деклан зло сощурился:

— Это же ее дом, ее сыновья — и вдруг явилась какая-то девка с болот и все испортила! Я видела, как она на меня смотрит. Странно: я видела и ее, и себя, точно во сне. Потом она сказала, чтобы он отнес меня в спальню, а она пока приберется здесь — смоет кровь, уберет осколки. Он унес мое тело — а я осталась. Видела, как она подошла к колыбели, долго смотрела на малышку. Слышала, что она думает: может, придушить ее и дело с концом? Но я была там, совсем рядом, — и я бы не дала ей убить мою дочь, клянусь, у меня оставалось еще достаточно сил, чтобы поразить ее, словно ударом молнии!

Нетвердым шагом, словно во сне, Деклан двинулся назад, к дверям.

— Она думала, со мной легко справиться. Но ошиблась. Убить меня они смогли — но только убить. Не уничтожить.

— Деклан, хватит!

— Нет, нет. Еще не все. — Он спустился на второй этаж, отворил первую дверь по коридору — дверь спальни Абигайль. — Жюльен положил меня сюда, на кровать. А сам рухнул в кресло и зарыдал. Не обо мне — о себе, о том, что с ним теперь будет. Он осквернил мое тело, он убил меня голыми руками, но думал он только о себе. Как и сейчас. Ведь оба они все еще здесь, в доме — и он, и Жозефина. Бродят и ждут. Чего они ждут, какого извинения? Они же вечно будут пребывать в аду…

Он подошел к стене, открыл дверцу невидимого гардероба.