— То есть разговор был с глазу на глаз — и никто при этом не присутствовал? — жестко поинтересовался кардинал-архиепископ — Вспомни точно — никого не было, никто не мог подслушивать?

— Клянусь — никого не было! — дон Кало сразу понял, к чему клонит кардинал — слово Калоджеро против слова Пьетро, так что обвинение остается недоказанным.

А если и был, подумал Калоджеро, это легко исправить! Кто тогда находился в доме, и хотя бы теоретически мог что-то услышать? Секретарь мальчик толковый, и дон знавал его отца — но простите, речь идет даже не о моей голове, а об авторитете Церкви! Ну а охрана и прислуга, это тупые «быки», расходный материал. Потому, не извольте беспокоиться, ваше Преосвященство, свидетелей не будет!

Кардинал тоже думал и взвешивал. С одной стороны, Кало был надежным, проверенным кадром, одним из тех, кто держал Сицилию в покорности и послушании; с другой стороны, очень уж серьезно взялись за сторонников союза с англосаксами люди Папы — обвинение в ереси было слишком серьезным ходом, чтобы отнестись к нему легкомысленно, тут можно было лишиться головы. Первоначально Папа очень скептически отнесся к союзу с русскими — но после поездки в Москву и разговора со Сталиным (дорого бы кардинал дал, чтобы узнать, о чем договорились Папа и Красный Император, если вместо новой войны «гвельфов и гибеллинов» все явно идет к сотрудничеству?) все круто переменилось. И ведь Католическая Церковь никогда не была организацией романтиков-идеалистов — значит, договоренность была достигнута на прагматической и взаимовыгодной основе, а это разрушить куда сложнее! И практические шаги не заставили ждать — в Ватикане уже сидела делегация русских священников, возглавляемая двумя их кардиналами, совместно с братьями-доминиканцами прорабатывавшая не более и менее как отмену взаимной анафемы 1054 года и взаимное признание друг друга не схизматиками, но истинно братскими Церквями; де-факто, после венчания Лючии с ее русским, уже можно было говорить о взаимном признанием обрядов, заключенных браков и т. д. А в Латеранском дворце одновременно были замечены делегация швейцарских финансистов, во главе с синьором Реконати, и группа «русских путешественников», среди которых обнаружились синьоры Зверев и Булганин, русские министр финансов и глава Госбанка — противостоять такому союзу было смертельно опасно, а не противостоять, значило лишиться очень многого.

Кардинал давно и прочно был связан с сильными мира сего из США, через итальянскую диаспору и итальянское священство в Америке — эти его друзья проталкивали планы создания влиятельной оппозиции Папе, и, заодно, обособления Юга, вплоть до объявления независимости Сицилии, должной стать противовесом материковой Италии, если не удастся удержать ее «покраснение». Кардиналу Лавитрано было обещано очень многое, если он сумеет создать действенную оппозицию Папе и его сторонникам; но, с другой стороны, времена церковных расколов и антипап давно прошли, и американским друзьям нужны сильные позиции для переговоров с нынешним Папой — но, упаси Бог, не смертельная вражда с Ватиканом! Многое удалось сделать, благо противников союза с русскими в РКЦ хватало — и вот, его собственная креатура, дон Ослиная Задница (тут кардинал был согласен с синьорой Смоленцевой в оценке умственных способностей этого болвана!) по исключительной дурости наносит такой удар общему делу! Да, пожалуй в старые времена, Калоджеро лишь идиотом бы и мог стать.[42] Дурака не жалко — но если он будет обоснованно обвинен в ереси, то самого кардинала ждет почетная отставка с помещением в тихий монастырь, под надзор братьев-иезуитов, и, разумеется, без контактов с внешним миром!

Кардиналу неясно было, на что рассчитывали его противники? Правила инквизиционных процессов были досконально разработаны еще в Средние века — кстати, это отцы-иезуиты выработали принцип презумпции невиновности обвиняемого, и, как следствие, правило «Сомнение толкуется в пользу обвиняемого» — так что в описанной бестолковым Калоджеро ситуации инквизиционный процесс гарантированно заканчивался оправданием обвиняемого. Тем не менее, сторонники Папы вели себя настолько уверенно, будто у них имелся добрый десяток свидетелей обвинения с безупречной репутацией. Вариант с подтасовкой доказательств отпадал автоматически — противники союза с русскими были достаточно сильны, чтобы обеспечить объективное рассмотрение дела, да и насколько понимал замысел своих противников кардинал, судя по поднятой на всю Италию шумихе, старательно раздувавшейся отнюдь не только левыми, но и консервативной прессой, ориентировавшейся на сторонников стратегического союза с СССР, и структурами Церкви, готовился открытый процесс, целью которого была стопроцентная компрометация сторонников союза с американцами — такая компрометация, после которой им было уже не отмыться никакими средствами. Цель была абсолютно понятна, но оставался вопрос — как, черт побери?!

Был хороший вариант — поскольку все обвинения замыкались на Калоджеро, так и оставшимся провинциальным мафиозо, то его безвременная кончина автоматически все отменяла. Еще, смерть этого недоумка открывала возможность для прихода к власти на Юге для более респектабельной фигуры, не имевшей в своем политическом багаже полицейского досье с обвинениями в нескольких десятках убийств; также снимались опасения американских друзей, обеспокоенных, зачем мистер Виццини просит продать ему целую тысячу танков «Шерман», тяжелые орудия, боевые самолеты, корабли основных классов, а еще помочь с организацией и обучением многочисленной армии, а еще просит усилить и без того немалую группировку американских войск в южной Италии — уж не собирается ли оный мистер Виццини развязать совершенно ненужную, в данный момент, войну с Россией? Попытки объяснить этим людям истину, что синьор Виццини, в силу своего дремучего провинциализма, не видит принципиальной разницы между лупарой и танком, пистолетом и крейсером — для него любое оружие является средством подтверждения авторитета, и не более того, и чем оно мощнее, чем его больше, тем лучше — особого успеха не имели. Тем более что дон Кало не единожды заявлял, что армия ему нужна, чтобы раз и навсегда решить проблему «красной зоны» вблизи границы с коммунистической Италией — в последний раз сам генерал Симпсон, улучшив момент, негромко сказал кардиналу:

— Калоджеро Виццини, это очень опасный человек. Его надо остановить, пока он не стал итальянским Достлером!

Американец был прав — кардиналу становилось не по себе, когда он представлял, что будет, имей дон Кало хотя бы несколько обученных дивизий с тяжелым вооружением. Сицилийцы недаром считались даже в Неаполе, не говоря уже о севере, кем-то вроде дикарей — малограмотные крестьянские парни, выходцы из нищих деревень, ценящие лишь силу, храбрость и жестокость, привыкшие относиться ко всем, кто не являлся их земляком или родственником, как к возможной добыче, которую спокойно можно искалечить, ограбить, убить; для них нормой было слепо исполнять приказы старших, не рассуждая, к чему это приведет. Да ведь и сам Дон Кало недалеко ушел от своих «солдат», у него было звериное чутье на добычу и опасность, он был по-житейски мудр и практичен, имел крестьянскую хитрость, но, вот с жизненным кругозором и развитым интеллектом у него были проблемы. Будь на его месте образованный горожанин, он бы непременно учел бы и факт поимки Гитлера, охраняемого полком СС, и что в этом деянии синьора Лючия не просто приняла участие, но и была отмечена наградой — и другой факт, что эта синьора искренне и страстно влюблена в своего мужа, который командовал отрядом, совершившим это славное и без преувеличения, героическое дело; так что бурную реакцию синьоры Лючии на предложение бросить своего законного супруга, пусть даже высказанное в шуточной, по утверждению недоумка, форме, легко было предугадать! Горожанин бы не забыл, что муж Лючии, и русские солдаты, и даже их друзья-гарибальдийцы совершенно не похожи на запуганных Мафией крестьян — но идиоту Калоджеро, привыкшему считать себя в своей провинции пупом земли, богом и царем, просто не пришло в голову, что его могут не послушать! И пока по его дому не начали стрелять из танка и пушек, этот Дон Задница даже не подозревал, что его воинство против таких как Смоленцев (а других не пришлют) все равно что бараны против волков. Или стаи разозленных русских медведей.