из-под ладони, ссутулившиеся избенки… — шестнадцать лет… — тихо отметил он годы разлуки. «Жива ли?» — щипнула тревожная мысль сердце Павла, когда он ухватился за скобу двери…

— Здравствуйте… горемычные!.. — громко поприветствовал Павел, перешагнув порог, — Мир дому вашему!

На слова приветствия никто не отозвался. Угрюмо глядели на вошедших: закопченный образ «Спасителя», Николая угодника, и Казанской Божией матери, с правого угла избы. Рядом на стене мерно постукивали ходики, с подвешенным к гире костылем от бороны. Направо, из угла, сидя на рваной дерюге, едва покрывающей старую солому, прижимаясь друг ко другу, закутанные в лохмотья, поблескивая дикими глазенками, молча рассматривали вошедших, три подростка. В избе пахло копотью.

— Те-туш-ка!.. — ответила слабым голосом молодая женщина, поднимаясь с лавки.

С большим трудом Павел в женщине, скорее догадался, чем узнал, старшую двоюродную сестренку.

— А это кто? — спросила она, вглядываясь в лицо Павла.

— Узнавай, — ответила ей тетушка.

Слева на печи зашевелилась над подушкой копна, побуревших от копоти, седых волос. Непонимающими, безразличными, помутневшими глазами поглядела на всех внизу бабка Катерина и, без сил, опять опустила голову на подушку.

Владыкин, передав ношу с плеч в руки тетушки, поднялся на скамье к Катерине.

— Бабушка, неужели ты меня не узнаешь? — взволнованно спросил он, не в силах удержать слезы.

— Касатик, я ведь ослепла, а кто ты, родимец?…

В избе воцарилась напряженная тишина. Не терпя, сестренка хотела вскрикнуть, но тетка удержала ее. Павел взял высохшие, костлявые руки Катерины в свои ладони, согрел их и, нагнувшись к ее лицу, громко произнес:

— Да я же, Павел!

— Павел? Мой Павлуша?… Постой… постой… — спохватилась она, потом упала на руки Павла лицом и заголосила: — Родимец, ты м-о-й, пропащий м-о-й, Пав-лу-ша!!! Неужели ты?… Спаситель ты мой, Батюшка… Светитель, отче Микола, матерь Божия, желанница моя, — причитывала она, не отнимая руки от Павла. — Внучек мой милай, дождалась я тебя, ненагляднай ты мой. Ведь день и ночь молюсь по тебе Казанской Божией матери… Спасителю зарок дала: «Не умру, Господи, пока не увижу радимаво маво Павлушеньку». А теперь вот дождалась, касатик.

Милай ты мой, ненагляднай мой, спаси ты меня, ведь умираю я здесь с голоду. Ведь я же все дни святые чту, вот весь сарафан пиридырявила по праздникам, а теперь уж силушки нет. А, надысь, постирала на себя, да как повесила на плетне, так и висить все. Ослепла я, радимец мой, вот ведь, и тебя-то не вижу, с печи уж не слезаю какой день. Спаси ты меня, Христа ради, увези отсюда, умираю я с голоду. У меня ведь и картошки есть полмешка, и очистки, и отруби, и похаронно все есть в сундуке. Ключ-то блюду у себя. Намедни, Полюшка приезжала, вытащила деньги-то, все блюла их к похаронам. Спаси меня, касатик, — вопила бабушка Катерина.

— Бабушка, — начал он, — прежде всего, ты успокойся, я пришел тебя взять отсюда, ты здесь не останешься. Я принес с собой продуктов, и сейчас будем кормить тебя досыта. А вот, ты ответь мне, ты что же на иконы-то крестишься? Ты же крестилась по вере и член церкви, что же случилось? Что же ты всех святых вспоминаешь?

— Радимец ты мой, забыла все, осталось в голове, что смолоду помнилось, да ведь милостив Господь, день и ночь молюсь Ему.

После того, как все немного улеглось, Павел распорядился ставить самовар; затем сняли бабушку с печи на кровать; он приказал привести ее в порядок. Все в доме, голодными глазами, глядели на своего покровителя. Павел же пошел в деревню достать молока. Выйдя за калитку, Владыкин остановился, внимательно осматривая свою убогую деревушку. Его удивило, что на улице не было видно ни единой души, как будто все вымерло. Ко многим дворам даже не было видно подъездов, а виднелись только узенькие тропинки.

Пройдя по деревне от одного края до другого, Павел увидел, что ряд домов стояли с забитыми окнами. В одной из избенок он заметил присутствие жизни и, постучав, решил зайти. Его встретил, благочестивого вида, старичок, в котором он едва узнал давнего соседа Никифора. Дедушка недоверчиво осматривал незнакомца, но когда внимательно изучил, то, к своему удивлению, убедился, что это Катеринин Павлушка.

— Эка, какой вымахал-то, голубчик. Чай, на вольных харчах что ли, где рос? — спросил он добродушно Владыкина.

— Дед Никифор, уж где рос, сам знаешь, по соседству, а как вырос на чужих хлебах, страшно вспомнить, — ответил ему Павел, садясь на лавку под образами. — Ты вот, скажи мне, я никак не приду в себя: что же с Починками-то случилось? Куда народ девался? Дворы заброшены, да и на улице никого не видать.

— Да какого народа, ищешь-то? — спросил его Никифор, — мужики на войне остались; молодежь по городам разбежалась от голода; четверо подростков, из них и ваш наперсток — вот и работники, они вон на коровах навоз вывозят. Пять баб еще в колхозном амбаре мешки штопают, да вот твоя бабка Катерина умирает. А нас-то, что считать, нас хоть и осталось трое стариков, и тех только на погост осталось вывезти. Ты вот, бабку-то, хоть вывез бы — похоронить некому.

И действительно, Катерининская изба была обречена на вымирание. После того, как в 1937 пропал Федор, сноха извелась от тяжкого непосильного труда и в самый разгар войны, в 1942 году, умерла от чахотки, оставив четырех сирот. Все это непосильным бременем легло на плечи Катерины и, если не пригнуло, то надломило ее. Самая старшая из сирот, в шестнадцать лет вышла замуж за такого же заброшенного парня, и единственным богатством у них, к свадьбе, был матрац из новой дерюги да такое же дерюжное покрывало. Все это отдала им Катерина из своих запасов.

Четырнадцатилетний внучек был единственным работником в семье. Получая ежедневно черпак молотых картофельных очисток и совок отрубей на всю семью, они ожидали скорее смерти, нежели каких-либо светлых перемен.

Посещение Павла было неожиданным и застало Катерину на краю могилы. У Никифора он выпросил за деньги молока, чтобы, на первый случай, можно было как-то поддержать ее и голодающих сирот. Возвратясь в избу, он застал бабушку переодетой. Немедленно стали собирать на стол, чтобы накормить голодающих. Когда было уже все готово, и самовар поставлен на стол, Павел пригласил к молитве и сердечно поблагодарил Бога, что мог своей дорогой бабушке и сиротам, послужить добродетелью в это жуткое время. Молил Господа, чтобы Он оказал милость этому дому, в котором проходило его детство. Слушая его молитву, все были в слезах. Потом Павел раздал каждому по большой порции хлеба, рыбы, вареного