плывешь. Обратите внимание: психологически отвязаться от людей вовсе не значит делать им что-то плохое. Вы же не делаете гадости бомжам! Нормальный человек и к бомжу будет относиться по-человечески, но с одной поправкой — ему абсолютно безразлично, что о нем думает бомж. Самые легкие, спокойные и сберегающие энергию отношения это когда люди вообще никак не зависят друг от друга, даже на уровне мнения. Среди по-настоящему великих личностей вы не найдете таких, кого сильно волновало бы мнение окружающих. Потому что в противном случае у них просто не хватило бы сил на выдающиеся достижения. Львиная доля их энергии ушла бы на приобретение статусных вещей и знакомств, участие в статусных клубах и мероприятиях, а также на прочие способы показать всем, кто есть кто.

Обретя эту базу, можно приступать к перенастройке своих психологических механизмов, отвечающих за социальное взаимодействие, таких как стыд, совесть, нравственность, мораль, этика, долг. Для чего? Для того же, для чего производится и психологическая отвязка от других людей — чтобы позволить течь своей энергии туда, куда нужно ВАМ, а не кому-то другому. Меня с детства поражала такая социальная категория, как долг. Сделка потрясающая: моего согласия никто не спрашивал, я не подписывал никаких договоров, но все равно должен, просто потому что я есть. Причем должен столько и такого, что при определенных обстоятельствах это может вообще сожрать всю мою жизнь без остатка.

Вот пример. Все детство я слышал от отца: ты должен быть мужиком! За этой комплексной формулировкой стоял целый ряд требований что-то терпеть и куда-то ввязываться с ущербом для себя. И, конечно же, заниматься единоборствами, поскольку мой отец был на то время одной из знаковых фигур в мире бокса. Я еще толком ходить не умел, а отец уже таскал меня за собой на соревнования и тренировки. Мои первые воспоминания в жизни: зал, полный сильных потных парней, колотящих мешки. Черные мешки из натуральной кожи, каплевидной формы, такие сейчас не делают. Отец сам их наполнял, и это было целое искусство. А еще собирал косточки от вишен для наполнения небольших боксерских груш. Если кто не знает — это лучшая начинка снарядов для отработки точности удара. И каждый праздник были соревнования, с медалями на ленточках и кубками, с пьедесталом для первого, второго и третьего мест.

Я честно ходил на бокс, а потом и на другие виды единоборств. Вдоволь наполучав по голове на бесконечных тренировках, я возненавидел спорт. Я все время ходил с выбитыми пальцами, а край моей большеберцовой кости наощупь стал напоминать пилу. Мне столько раз ломали ребра, что я до сих пор по привычке стараюсь дышать аккуратно. Я возненавидел спорт, радостных мускулистых мужиков с медальками и на дурацкой тумбе с номерами один, два, три. Я возненавидел так сильно, что даже уходил из дома, когда отец смотрел по телевизору свой любимый бокс.

Удивительно, однако даже сейчас я испытываю брезгливое чувство, когда приходится увидеть на экране драку, перестрелку или военные действия. Как будто обнаружил в тарелке гусеницу или наступил в дерьмо. Еще в далекие девяностые я сформулировал основное правило воинского искусства: чистой является только та победа, в которой победитель остается неизвестным. Противник так и не должен понять, от чьей руки он погиб, и никто в мире также не должен знать этого наверняка. А в идеале неизвестным должен оставаться даже инструмент, при помощи которого живое сделали мертвым.

Фрейд порадовался бы правоте своих концепций, не в последнюю очередь в отместку отцу с его чертовым боксом я создал свою собственную боевую систему, настолько неспортивную, насколько это вообще возможно. Основной идеей в ней было использовать для причинения ущерба противнику все, от кухонного штопора до бледной поганки, от умения притвориться до умения оклеветать. Я был поглощен созданием шедевров разрушения — препаратов, приспособлений и многоходовых комбинаций, в результате которых противник оказывался бы в дьявольской ловушке. Возможностей кулаков и кинетического оружия было для меня слишком мало, моя ярость толкала меня исследовать самые изощренные технологии уничтожения всего живого. Я продолжал мстить уже непонятно кому и за что, обучая желающих все более подлым и страшным вещам. Мои ученики и особенно ученицы делались способны на такое, от чего даже мне становилось не по себе. Я создавал монстров, подобно Франкенштейну.

Правда, со временем я занялся совершенно противоположными вещами, бросившись исцелять тела и души столь же яростно, сколь яростно желал их разрушать ранее. Когда-то я даже думал, что во мне проснулось чувство вины, и я таким образом хотел "исправить карму". Но нет, это была не вина и не раскаяние. Это был поиск гармонии, по неопытности сопровождавшийся метанием от крайности к крайности. Нет ничего плохого в умении сотворить отменную пакость, являющуюся настоящим произведением искусства. Плохо если приходится это умение применять. Значит нет гармонии, значит допущены ошибки, которые приходится исправлять чудовищным способом. Значит не смог ты удержать линию жизни в состоянии счастья, и уж тем более не смог даровать счастье другим.

В тот "бойцовский" период моей жизни, разумеется, никакого счастья у меня не было, а была его полная противоположность, которой я и делился с окружающими. А чем мне еще было делиться? И поскольку этот мрачный период пришелся на лихие девяностые с их менталитетом, однажды случилось вполне ожидаемое: мне предложили осуществить убийство за деньги. А дальше произошло одно из тех странных событий, которыми наполнена вся моя жизнь. Размышляя, не взять ли заказ, я садился в вагон метро. Вдруг вор сдернул с моего плеча сумку, и нас разделила закрывшаяся дверь. Ирония заключалась в том, что в сумке не было вообще ничего кроме необычных и страшных инструментов понятно какого ремесла. Представляю лицо вора, когда он открыл сумку!

С пронзительной ясностью я понял, что это ЗНАК. Очевидно, у судьбы были на меня другие планы. Я не стал заниматься глупостями и не жалею об этом. Однако злость на "настоящих мужиков" с их вонючим во всех смыслах спортом не прошла. Лишь спустя годы я целиком осознал, что именно бесило меня в этой истории. Витающее во всей обстановочке чувство долга, причудливо замаскированное под разными соусами. Ты должен уметь драться, потому что ты мужик! Ты должен драться честно, чтобы доказать, что ты лучший по всем правилам! И, наконец, самый цимес: ты должен защищать слабых, а быть слабым самому ты не имеешь права! Вот так, за меня решили, что я должен делать и каким я должен быть. Хорошо хоть я не увлекался