присутствии грабителя, она поднялась и, надев тапочки, спустилась на пол в гостиной, чтобы найти преступника. Никого не обнаружив, она, будучи очень близорукой, оставив очки наверху и имея только свечу для освещения пути, продолжила путь в подвал. Там, в темноте, она услышала звук бегущих шагов: испуганный вор спешил к открытому окну и выбирался наружу. Анриетта подошла к окну и властно крикнула удаляющемуся по улице человеку: «Не возвращайся! Затем она закрыла окно на засов и пошла наверх спать.

На следующий день она рассказала об этом эпизоде своим друзьям и близким за чаем. Кто-то спросил, почему она не разбудила мужа. «Мистер Селигман поправлялся после болезни, — ответила она. «Я не могла его беспокоить».

«Но, тетушка, — сказал племянник, — почему вы не позвали кого-нибудь из слуг?»

Она бросила на молодого человека неодобрительный взгляд. «Мои слуги, — сказала она, — сделали свою работу. Мой долг — навести порядок в доме».

Дом Селигмана находился на Сорок шестой улице рядом с Пятой авеню, а особняк Джея Гулда — в квартале к северу. Между этими двумя домами находилась гостиница «Виндзор», которая сгорела с большими человеческими жертвами. Во время пожара Генриетта с присущей ей предусмотрительностью открыла нижние этажи своего дома для временного госпиталя для раненых и умирающих, а ее дочери и служанки угощали пожарных сэндвичами и кофе. Сама миссис Селигман не смогла спуститься: пожар случился в тот час дня, который она обычно посвящала вышиванию. Именно здесь, за рукоделием в своей гостиной наверху, она согласилась принять комиссара пожарной охраны Нью-Йорка, который сказал, что пришел передать какое-то срочное сообщение, хотя это был не самый подходящий час для звонков. Комиссара ввели в дом и объяснили, что оболочка Виндзора, похоже, вот-вот рухнет, и очень вероятно, что большая ее часть обрушится на дом миссис Селигман.

«Тогда, комиссар, я считаю, что хозяйка дома должна присутствовать при этом», — сказала Генриетта, заканчивая стежок.

«Ваша крыша уже трижды загоралась, — сказал комиссар и, явно осознавая, что находится в присутствии Персоны, добавил: — Я пришел сюда, чтобы иметь честь проводить вас».

«Большое спасибо, — сказала Генриетта, — но мои слуги — их было четверо — позаботятся о крыше».

«Именно так. И я хочу, чтобы они продолжали делать то, что делают — тушить пламя на крыше».

Генриетта бросила на него еще один строгий взгляд. «Господин комиссар, — сказала она, — вы предлагаете, чтобы я ушла, а мои слуги остались?»

«Конечно».

«Если дом достаточно безопасен для слуг, то он достаточно безопасен и для хозяйки», — сказала миссис Селигман и продолжила вышивать.

В десять часов, в свой обычный час, она приготовилась к отходу. Поднявшись, чтобы идти в спальню, она сказала одному из своих племянников: «Если ситуация станет слишком опасной, я рассчитываю, что ты меня разбудишь». В спальне она разделась и откинула постель. Это была ее единственная уступка ситуации — она не стала звонить в горницу, чтобы та откинула покрывало.

В нескольких футах от стены ее спальни в ночь поднималась башня пламени. В течение ночи над ней неоднократно загоралась крыша. Незадолго до полуночи пылающая шелуха Виндзора накренилась, покачнулась и с грохотом обрушилась вниз, пропустив дом Селигманов на несколько дюймов и разбросав раскаленные кирпичи по крышам Селигманов и Гулдов. Миссис Селигман спала дальше. Гулды эвакуировались из своего дома за несколько часов до этого.

Бабет Селигман, вдова Джозефа, была гораздо более скромной дамой, которую всегда скорее удивляли похождения ее аристократической невестки. После смерти мужа Бабет впала в тяжелый траур и, хотя пережила Иосифа почти на четверть века, так и не вышла из вдовьего одеяния и больше не появлялась на больших светских раутах и публичных мероприятиях. Ее развлечения ограничивались небольшими семейными обедами. Эдвард, ее кучер, также пребывал в вечном трауре по своей госпоже, облачившись в черный мундир с монограммой «J.S.», вышитой черной нитью на рукаве. Эдвард, по сути, стал единственным другом-мужчиной Бабет Селигман. Во время прогулок по парку они общались через говорящую трубку.

Совсем другая история была с женой Джеймса Селигмана, Розой. Роза была Контентом, и Джеймс женился на ней, когда ей было всего семнадцать лет, — красавица с высокородным, оливковым лицом Модильяни и огромными темными горящими глазами. Но у нее был буйный и непредсказуемый нрав, и Содержатели ясно дали понять, что, по их мнению, Роза выходит замуж за человека ниже своего положения и что они согласились на этот союз только потому, что Джеймс Селигман был богат.

К 1880-м годам брак Джеймса и Розы стал откровенно несчастливым. Роза прекрасно танцевала, а Джеймс — нет. «Немцы, — презрительно говорила она, — всегда тяжелы на ногах». Она серьезно относилась к своему наследию Контента и с удовольствием называла селигманцев «торгашами». Вскоре выяснилось, что она почти навязчивая транжира. Джеймс был скуп в своих личных расходах, но в семье говорили, что это потому, что ему стоило очень дорого оплачивать счета Розы. Она требовала мехов, платьев, драгоценностей, красивых домов, и Джеймс их ей покупал. Она настаивала на многочисленной прислуге, и он нанимал ее, хотя она часто указывала, что слуги имеют более знатные родословные, чем Селигманы. У нее был дворецкий-англичанин, фамилия которого совпадала с фамилией мужа, и ее забавляло, когда она говорила при гостях: «Джеймс, скажи, пожалуйста, Джиму, что ужин готов?».

Она вырастила восьмерых детей, но никому из них не разрешала приводить в дом друзей, считая, что чужие дети неполноценны и, возможно, заразны. В юности поведение Розы объяснялось «темпераментом», ее считали «вспыльчивой». По мере взросления ее поведение становилось все более неустойчивым, вспышки и истерики учащались и вызывали тревогу. Вскоре в семейных письмах Селигманов стали появляться мрачные слова о «скелете нашей семьи» — не о Розе, а о том, что Джеймс искал утешения в молодой любовнице. Роза стала проводить большую часть дня в универмагах, где удивляла продавщиц, наклоняясь через прилавки и доверительно шепча: «Как вы думаете, когда мой муж спал со мной в последний раз?».

Роза Контент Селигман, возможно, и была странной, но ее дети были еще более странными. Одна дочь, Флоретта, вышла замуж за сына Мейера Гуггенхайма, Бенджамина («плавильщика» из каблограммы Селигманов), и от этого союза родилась коллекционирующая предметы искусства Пегги Гуггенхайм, которая в своей автобиографии написала, что большинство ее тетушек и дядюшек Селигманов были «своеобразными, если не сумасшедшими». Она также утверждает, что у Джеймса и Розы было одиннадцать детей, хотя в «Семейном реестре Селигманов», опубликованном в 1913 г. в частном