В политике он был типичным представителем «старого поколения» во всех смыслах слова: старше Черчилля на пять лет, Сталина – на десять, Гитлера – на все двадцать. Практичный и порядочный, разумный и благочестивый, Чемберлен не был ни циником, ни ханжой-моралистом, но свято верил в то, что «договоры должны соблюдаться». Однако европейская политика, где тон задавали беспринципные и пассионарные диктаторы, – это не Бирмингемская и даже не Лондонская биржа. Тут требовались люди иного сорта. Дело не в возрасте: Ротермир был одногодком Чемберлена, но понимал ситуацию куда лучше. Иными словами, Невиль Чемберлен, мирно доросший со своими скромными способностями и добрыми намерениями до поста премьера, оказался совершенно неадекватен ситуации. Да простит мне читатель рискованное сравнение, но не похоже ли это на Николая Александровича, последнего из Романовых?

Первой заметной переменой в британской политике в бытность Чемберлена премьером стал уход Антони Идена с поста министра иностранных дел в начале 1938 г. Идеи, бывший офицер, аристократ и сноб, делал карьеру, сравнимую с карьерой Мосли, но предпочел остаться в mainstream'e. В 38 лет он возглавил Форин офис, став самым молодым министром иностранных дел с 1807 г., однако Черчилль иронически назвал его «боксером легкого веса». Идеи был патриотом Лиги Наций, сторонником «коллективной безопасности» и оппонентом «диктаторов», хотя Сталин произвел на него куда лучшее впечатление, нежели Гитлер и тем более Муссолини. После безрезультатной беседы с дуче британский министр во всеуслышание заявил: «Он – не джентльмен». Позднейшая известность Идена в качестве «номера второго» при Черчилле затмила начальный этап его деятельности, который отнюдь не был столь блестящим. Требуя жестких санкций против Италии во время войны с Абиссинией, когда ни Великобритания, ни вся Лига Наций не могли ничего реально предпринять, он одним махом испортил отношения между Лондоном и Римом, толкнул Муссолини в объятия Гитлера (ранее дуче ориентировался на Великобританию, не теряя надежды на союз с ней, как на противовес Франции), показал слабость Лиги и мнимый характер «коллективной безопасности». В довершение картины Германия, Италия, а затем и Бельгия отказались от Локарнского пакта 1925 г., что переводило вопрос о «версальских» границах в Западной Европе из разряда решенных в разряд потенциально проблемных.

«Поверьте мне, дорогой лорд, – писал Гитлер Ротермиру в декабре 1935 г., – проблема не в том, поставят ли сегодня те или иные санкции Италию на колени. Настоящая проблема в том, может ли кто устранить причины напряженности, от которой страдает мир».[358] Предотвратить вторжение Италии в Абиссинию и ввод германских войск в Рейнскую область можно было только жесткими, оперативными и совместными мерами Лондона и Парижа. Но стоило ли это делать с точки зрения их государственных интересов и тогдашнего положения? Французское правительство предпочло не обострять отношения с агрессивно настроенными соседями. У Великобритании-то границ с ними не было! А на предложение Идена усилить Средиземноморский флот адмиралтейство резонно ответило, что в нынешней ситуации это приведет к ослаблению флота, защищающего непосредственно Британские острова. Так что историк М. Коулинг имел все основания назвать его дипломатию «политикой бумажного тигра».[359]

Чемберлен видел в подобных акциях угрозу миру в Европе, особенно опасную, пока британская программа перевооружения была далека от завершения. Кроме того, будучи по характеру человеком авторитарным, он не терпел несогласия, тем более открытого. Идену пришлось уйти, когда он окончательно лишился поддержки в правительстве: его предшественник Саймон заключил, что в тот момент Идеи был «нездоров и физически, и умственно».[360] Перед ним открывался один путь – к Черчиллю.

Новым главой Форин оффис стал опытный консервативный политик и администратор лорд Галифакс, бывший вице-король Индии, Но о нем разговор отдельный.

В целом с Галифаксом Чемберлен сработался. Не противореча ему в открытую и тем более не обостряя отношений, новый министр охотно поддерживал премьера, пока это соответствовало его собственным взглядам. 1938 г. – от «аншлюсса» до Мюнхена – показал единство их политики по всем основным вопросам, поэтому трудно сказать, кто именно из них двоих доминировал в ее определении. В следующем году ситуация изменилась: вступление вермахта в Прагу разрушило хрупкую постройку «мюнхенского мира», которая была личной гордостью британского премьера. Кроме того, делали свое дело возраст – Чемберлену исполнилось семьдесят (Галифакс был на 12 лет моложе) – и обострившаяся болезнь (рак). Можно с уверенностью заключить, что с марта 1939 г. «моторной силой» внешней политики Лондона был Галифакс. А он, как и премьер, не любил несогласных. Все-таки бывший вице-король!

Почему Чемберлен пошел на «мюнхенское предательство», как до сих пор называют это соглашение некоторые? И кого он, кстати, «предал», поскольку Чехословакия была союзником в первую очередь Франции и СССР, а потом уж и Великобритании?! После Мюнхена Чемберлен имел все основания чувствовать себя триумфатором и принимал овации восторженных лондонцев как должное. Он не только предотвратил войну, казавшуюся такой близкой и реальной, особенно если прислушиваться к паническим речам Черчилля и «черчиллевцев» [«Черчиллевцы» уже тогда поддерживали контакты с антигитлеровской атлантистской оппозицией, но это особая тема.]. Он создал прецедент мирного исправления «версальских границ» их же авторами: жалуясь на «предательство», чешские лидеры предпочитали не вспоминать, кто нарисовал им такие границы. Наконец, он устранил от решения европейских проблем большевиков, «the Bolshies», как полупрезрительно называли их консервативные бонзы. Мюнхенское соглашение во многом было делом рук лично Чемберлена – поэтому ему сначала досталась вся слава, а потом все бесславие. Действительно, мало кого из британских политиков так превозносили при жизни и так порочили после смерти.

У Чемберлена были союзники, об одном из которых надо сказать особо. Это – Жорж Бонне, министр иностранных дел кабинета Даладье, ушедший в отставку вскоре после объявления войны. Французская политика лежит за пределами нашего исследования, но без обращения к фигуре Бонне, жизнь и деятельность которого еще ждут объективного исследования, некоторые вопросы могут остаться без ответа.

Его тоже заклеймили как «мюнхенца» и «предателя». В 1944 г. коммунисты открыто требовали его голову, а бывший главнокомандующий генерал Гамелен прямо обвинил Бонне в связи с врагом, поэтому тот счел за лучшее уехать в Швейцарию. О восторгах, с которыми большинство французов встретило Мюнхенское соглашение, после освобождения предпочитали не вспоминать – более всего сами восторгавшиеся. Искушенный политик, много раз занимавший министерские посты, Бонне не был ни германофилом, ни германофобом. Он исходил из того, что Франции никакая война не нужна, а чтобы предупредить ее, надо жить в мире с соседями и не допустить создания единого антифранцузского фронта. Он выступал не столько против пробританской политики Даладье, сколько против зажигательных речей «беллицистов», и стремился уравновесить этот курс нормализацией отношений с Германией, а если получится, то и с Италией. Лондону было легче повлиять на Муссолини, поскольку отдельные деятели фашистской партии осенью 1938 г. стали открыто напоминать о территориальных претензиях к Франции (Тунис, Корсика, Савойя), однако реальных надежд на то, чтобы «оторвать» Италию от «оси» в результате политики Идена, уже не было. Ничего не дал и визит Чемберлена и Галифакса в Рим в январе 1939 г. Британский и американский послы в Токио попытались воздействовать на Японию, но безуспешно, в том числе потому что их действия не вполне одобряло собственное начальство. Ничего не дали и усилия японского посла в Лондоне Есида, на свой страх и риск пытавшегося улучшить двусторонние отношения, но натолкнувшегося на пассивное сопротивление Форин офис и отсутствие поддержки дома.[361] Кабинеты Коноэ и Хиранума не присоединились к германо-итальянскому альянсу, но шансы на возвращение Японии в орбиту атлантистской дипломатии были равны нулю.