один ведун, кроме верховного хранителя Истин и Знаний, не сможет сделать для них лекарства.

Хаджар не был зол.

Более того, он даже не был удивлен.

Если честно — он бы даже, скорее всего, не поверил своим глазами и ушам, если бы Дубрава легко согласилась помочь, встала и прям сейчас бы исцелила Летею и Албадурта.

Нет.

Это могло произойти с кем угодно, но только не с Хаджаром Дарханом.

Генерал, посмотрев на карту, даже не спросил, а угрюмо утвердил:

— А этот верховный ведун, конечно же, находится в Твердыне и по какой-то неясной причине никогда не покидает свою обитель, ибо иначе может произойти нечто ужасное.

Взгляды старейшин скрестились на Бадуре.

— Об этом я ему не говорил…

— И не надо, — перебил Хаджар, после чего уселся за стол среди остальных стариков. — Итак — кто составит мне компанию в путешествии в эту вашу Твердыню?

Глава 1798

Еще до того, как Бадур успел что-то сказать, Равар опустил ладонь на карту и посмотрел в глаза Хаджару.

— С чего ты взял, чужестранец, что тебя вообще кто-то пустит в нашу святую обитель?

Хаджар лишь в очередной раз устало вздохнул. Опять же — будь он моложе и глупее, хотя даже скорее — неопытнее, то обязательно вспылил бы. А может даже позволил себе сказать резкие и ненужные слова.

Но правда в том, что Равар не был “плохим” человеком, если так вообще можно назвать хоть кого-нибудь. В конечном счете, если что и понял генерал за несколько веков войн, то это то, что каждый человек в собственных глазах всегда герой. Каким бы при этом монстром или подлецом он ни был.

И каждый, всегда, с собственной стороны, преследует обязательно благую цель. Благую для него или для окружающих — это уже второй вопрос.

И Равар не был исключением. Пусть, может, и не отличался особой прозорливостью или умом, но, опять же, сколько ни был бы светел разумом мудрец, он никогда не сможет донести даже прописной истины до того, чей разум закрыт.

Именно поэтому адепты, если не постигали какой-то вопрос досконально — никогда не занимались обучением.

Равар просто хотел сберечь свою родину. Благородный порыв, который обязывает проявить уважение.

Так Хаджар и поступил.

Без тени иронии или сарказма, генерал склонил голову и спокойно произнес:

— Прошу простить мне горячность, мудрейшие старейшины. Я скажу иначе — если вы позволите, то я отправлюсь в Твердыню и возьму с собой того, кого вы назначите мне в проводники.

Равар уже надул щеки, но так и не нашелся, что сказать. В юношестве Хаджар не понимал, почему даже с самыми неприятными визитерами из столицы, Генерал Лин всегда вела себя максимально вежливо и обходительно.

А спустя почти век странствий понял, что в случае, если в твоих руках есть сила, а в голове разум, то дурака проще всего заставить молчать… учтивостью и вежливостью. Вот такой вот парадокс.

— Мы видим седину в ваших волосах, генерал, — внезапно проскрипела Дубрава. — но лицо мужа обманывает нас. Приглядитесь, старейшины, перед вами старец.

На этом она замолчала. Какое-то время за столом висела тишина, после чего слово взял Бадур.

— Даже если бы генерал не отправлялся в Твердыню, туда бы отправился я, — сказал он твердо, без блика сомнений в тоне.

— А как же твои жена и дети? — впервые за все время произнесла Олейга, пожилая женщина, правящая Глубоким Оврагом.

На словах про жену и детей Хаджар слегка дернулся, после чего искоса посмотрел на Бадура.

— При всем уважении, дочь Олега, но это касается лишь крови Стародубов, — ответил северянин.

— Сын правильно говорит, — кивнул его словам Адур. — Да и даже свяжи мы его канатами и зарой по плечи в землю, сын нашел бы способ отправиться в поход. У волков перед нашей семьей неоплаченный долг крови.

Насколько помнил Хаджар со слов Бадура (не того, что стоял с ним рядом, а того, что спас их с Летэей и Артеусом), то сыновья Феденрира приложили свои лапы к семейной трагедии Стародубов, а на севере такое не прощалось. Да и вообще, насколько узнал Хаджар, как бы не отличались народы, семья оставалась главным для большинства из них.

— Я пойду, — совсем неожиданно вперед вышел высокий, немного суховатый, пусть и широкий в плечах, сын Равара — Танавар. — Бадур правильно сказал. Я воин и Твердыня мой второй дом. Нет того праотца, что откроет мне дверь в чертог предков, если я останусь в стороне, когда дом в опасности.

Равар не сказал ни слова. Лишь слепо смотрел на карту. И такое Хаджар тоже видел, когда правители отправляли своих сыновей и дочерей на войну. Видел в глазах Примуса, Моргана, Галенона — отца Летеи, даже в глазах Чин’Аме.

Над столом еще какое-то время висела тишина.

— Когда отправляемся, генерал? — спросил Бадур, обращаясь к Хаджару.

— Почему это должен решать чужеземец?! — все же не выдержал Равар.

— Потому что верховный ведун действительно не покидает Твердыню, — тихо ответила Дубрава. — А значит Хаджару придется придумать, каким образом доставить к нему своих товарищей.

Хаджар повернулся к ведьме.

— Неизвестно сколько времени займет путь, — сказал он, поглядывая на карту. — Один из моих спутников не сможет держать темп, так что могут быть заминки. Не говоря уже о том, что мы не знаем выдвинулись ли в дорогу остальные дети Феденрира или же они еще в горах. Тем более, что…

— Тем более, что жена твоего ведуна может не дожить до утра, — перебила ведьма. — я думаю, что больше слова держать не имеет смысла. Все сказали то, что хотели. И если так — то пойдем, старец, я посмотрю, что смогу сделать, чтобы удержать её в этом мире.

И не дожидаясь слов старейшин, Дубрава, опираясь на посох, а затем и на подставленное предплечье Бадура, поднялась с места и направилась к выходу.

Танавар, крепко обняв отца, сжав того в объятьях на пару мгновений, отправился следом. Последним выходил Хаджар, отчетливо понимая, что чтобы не случилось — больше сюда уже не вернется.

Он обернулся и окинул взглядом обеденную залу. Покосившиеся деревянные лаги, вспученный пол, полупустые столы, мох и плесень, местами покорившие углы и стыки. В первый визит генерал, будучи все еще в шоке, не замечал этих деталей, а теперь…

А