Он писал их с февраля по апрель, невероятно быстро. В те времена, когда я подрабатывала в академии, он казался мне скучным увальнем с масляными глазами, я не понимала, что вас связывает, кроме обедов в студенческой столовой. Но ты говорил, что он тебе как брат! Правда, ваше братство быстро превратилось в дырку от бублика. Я хорошо помню этот день: мы пригласили людей на обед по поводу нашей помолвки, и ты своей рукой вычеркнул Гарая из составленного мной списка гостей. Не прошло и пяти лет, как ты вычеркнул из списка меня саму.

Сначала ты придумывал причины, ссылался на усталость, а потом просто перестал прикасаться ко мне, безо всяких объяснений. Я не сразу поняла, приходила, стучалась, стояла босиком перед дверью студии, куда индеец перетащил для тебя диван. Все считали меня валькирией в блестящих доспехах, в шлеме с крыльями, а я слабела с каждым годом, с каждым днем. Ни дать ни взять сова, упавшая в печную трубу: снаружи кирпичная кладка, а внутри – горстка перемазанных сажей перьев.

Когда подделки прибыли в галерею, я приехала вместе с ними в кабине фургона, в который индеец с шофером все утро грузили товар. Варгас встретила меня в желтой шали, которая делала ее лицо еще темнее. Расплатившись с шофером, она позвала двоих работников, забралась в фургон, ощупала рамы и обернулась ко мне:

– Те самые! А ведь ваш муж не хотел их использовать. Я отправила их вместе с льняными холстами от «Claessens», а он выругал меня по телефону. Он, мол, задумал другой формат, антикварные рамы его бесят, я навязываю ему размер и прочее в том же духе.

– Когда это вы их отправили? – спросила я удивленно, но она уже говорила с рабочими, которые привезли какие-то стержни, и сделала мне нетерпеливый знак: потом, мол!

Может, ты сам подарил их Гараю, подумала я, разглядывая тяжелое бронзовое литье, на тебе, боже, что нам негоже, а тот использовал для моего заказа, раз уж так удачно совпало. Мир выложен совпадениями, как стены нашего вокзала – голубыми азулежу. Поверил бы Шлиман, обнаруживший развалины Трои, что в Первую мировую эти руины обстреляет эсминец под названием «Агамемнон»?

Лиза

– Вам нужна черная рубашка, галстук, жилетка, – говорила я, разглядывая разбросанные по комнате вещи. – Все это можно заказать в сети, в столице есть специальный магазин. Для занятий мне нужен партнер, я собиралась предложить это место знакомому танцовщику, но вам оно нужнее. Платят там немного, но дают комнату в отеле и завтраки.

– Жилетка? – Он улыбнулся, я снова посмотрела ему в лицо. Наскоро выбритая голова была в ссадинах, нужно будет подкрашивать гримом.

– Да, жилетка! Танцуете ли вы танго хоть немного?

В его номере было светло даже в пасмурные дни, он мог рисовать там сколько угодно, никто из обслуги туда не заглядывал. Уголь и альбомы для набросков я покупала ему в магазинчике на станции. Притворяться слепым у него получалось не так уж плохо, он природный обманщик, куда там Эндерлину с тросточкой. Мне казалось, что я живу на сцене, где спектакль не прекращается ни на минуту: публика встает и уходит, билетеры надевают на стулья чехлы, потом снимают, занавес раздвигается, публика входит – и так далее, без остановки.

Тавира была тихим убежищем, тягучие дни там были похожи один на другой, и зимний ужас стал крошиться понемногу, стираться с листа, словно рисунок углем. Так бывает, когда в городе налетает шторм, набережная пустеет, волны ломятся через каменный мол, будто овцы через забор, а потом все внезапно кончается, берег застилает серая, едва просвеченная солнцем мгла, а люди поглядывают в окна и ждут, что выкатится солнце, красное и распаренное. Вот в этой серой мгле мы и жили, как будто в ожидании просвета, и мне, впервые в жизни, было спокойно и не страшно.

Прошлым летом Иван оставил мне записку, которую я не смогла выбросить, хотя ничего особенного в ней не было. Он мне часто подбрасывал разные обрывки, то в сумку сунет, то в карман пальто, ему казалось, это должно меня веселить. Этот клочок застрял у меня в косметичке, так и приехал в Тавиру вместе с шампунями и тальком. Когда я его нашла, то закрылась в душевой и немного поплакала. Вот старый мореход, из тьмы вонзил он в гостя взгляд, кто ты? чего тебе, старик? твои глаза горят!

Почему все мои мужчины должны быть с червоточиной? В каждом из них живет кто-то еще, ненужный, посторонний, я как будто слышу его запах. От Понти пахло беспокойством, застоявшейся водой, дешевым лосьоном для бритья, купленным в гостиничной лавке. Но глаза у него горели, прямо как у морехода. Когда мы оставались одни, он снимал очки, и весь жар выплескивался мне в лицо.

Радин. Четверг

Возвращаясь от Лизы, он нарочно пошел длинным путем, надеясь заглянуть в парикмахерскую, замеченную в прошлый раз возле пожарной части. Таких в его районе не было: допотопная, с деревянными панелями, в витрине стоял огромный граненый флакон с подкрашенной водой. Мастер был свободен, Радин с удовольствием опустился в кресло, вдохнул знакомый «Musgo Real», пахнущий сеном, и закрыл глаза.

– Все эти боксы, цезари, милитари, – ворчал мастер, оглядывая Радина в зеркале, – стоит отойти от салона на пять шагов – и они превращаются в неряшливую щетину. А у вас волос есть, и хороший волос, прочный!

Все это новое искусство – вздор, а этих здоровенных мужиков отдать бы в арестантские роты, вспомнил Радин и улыбнулся мастеру, маленькому румяному старичку.

Каково было аспиранту, когда он понял, что студия Понти пуста, как разграбленный скифский курган? Думаю, он обыскал виллу так же тщательно, как я обыскал полосатый домик в порту. Радин снова открыл глаза, потому что его постучали по плечу, увидел бутылку шампуня, поднесенную к носу, понюхал и кивнул. Понял ли он, что Понти жив и поселился в портовой хибаре? Понял или нет, он сохранял молчание, и это обстоятельство меня завораживает. Я бы не выдержал, вырыл бы ямку в земле и прокричал в нее все, что узнал.

Кристиан в этой истории представляется мне Арлекином, невезучим заложником судьбы. В комедии арлекин попадал обыкновенно в руки судей, его вешали или топили, но он непременно выходил сухим из воды. А бедный австриец остался в воде навсегда. Доменика в этой пьесе – seconda innamorata: хороша, но недостаточно породиста, чтобы получить главную роль. Я мог бы защитить ее, сказать, что на закрытии выставки Гарая могут арестовать, затея с подделками вскроется, будто кратер вулкана, и горячий пепел полетит во все стороны. Еще не поздно придумать причину и отменить аукцион.

Радин очнулся в кресле, услышав громкое acabou! Старичок, еще больше разрумянившись, смотрел на него в зеркало и смиренно ждал похвалы. Стрижка была такой же старомодной, как салон, и напоминала канадку, которую Радин носил на первом курсе колледжа, но он был доволен, оставил чаевые и долго прощался с мастером за руку.

Вдыхая запах прелого сена, Радин вышел на улицу и набрал номер виллы «Верде». К телефону долго не подходили, потом служанка ответила – с набитым ртом, так что он представил ее на кухне пробующей начинку для пирога. А вот и ты, шмелик, подумал Радин, живешь себе, опыляешь клевер. Я мог бы поставить шмелиную ловушку и убедиться, что я прав. Такие ловушки у нас на даче висели возле малинника, бутылки со срезанным верхом, в которые наливали пиво или компот. Но я не стану.