На экране снова появилось изображение многолюдного митинга на Дворцовой площади. Было заметно, что настроение у людей приподнятое. Над толпой развевались флаги с гербом Санкт-Петербурга. Люди были возбуждены и что-то активно обсуждали.

— Вот интересные события, — сказал Алексеев. — К шестьдесят восьмому году крымчане погасили все долги: и царские, и белых армий, и по ленд-лизу — и потребовали отказа британцев от аренды Петербурга. Последовали длительные переговоры, и в семидесятом году Британия была вынуждена отказаться от аренды. К этому моменту Петербург представлял собой мощнейший промышленный, финансовый и научный центр. Естественно, США не упустили возможности вмешаться в игру через ООН. Требование СССР передать ему Петербург было, естественно, отклонено. Но и Крым Питера не получил, под тем предлогом, что не сможет управлять этой оторванной территорией. Был проведен референдум среди жителей бывшей арендованной земли, и в результате появилось государство Санкт-Петербург. Была учреждена парламентская республика, которая, к неудовольствию всех заинтересованных сторон, сразу объявила о нейтралитете и неприсоединении. Это привело в Петербург большие капиталы и превратило его в крупнейший международный финансовый центр. Котировки Петербургской биржи рассматривались наравне с Нью-Йоркской, Лондонской и Токийской. СССР был вынужден признать Петербург в семьдесят пятом году в рамках политики разрядки. Кстати, выгода, которую получила Москва от экономического сотрудничества с Петербургом, была гигантской. Одни туристы принесли больше валюты, чем торговля.

— Замечательно, — щелкнул пальцами Чигирев. — Я об этом и мечтал. Питер должен идти вперед быстрее остальной России. Он должен показывать ей путь, быть мостом на Запад. Даже лучше, если это произойдет при самостоятельности города: его не будут тормозить…

— Ты дальше смотри, — прервал излияния историка Басов.

На экране замелькали картины из жизни Петербурга и Крыма семидесятых годов.

— Если не смотреть на тексты вывесок и реклам, можно подумать что это Западная Европа или Северная Америка, — заметил Чигирев.

— Тебя это удивляет? — спросил Басов.

— Нет, радует, — ответил историк.

— А мне очень нравится крымская архитектура, — заявил Алексеев. — Посмотрите, какие дома они понастроили. Красивые и эргономичные. И никакого упрощения и штамповки. Великолепные проекты.

— А это приморские отели? — спросил Чигирев. — Ну, прямо Акапулько.

— Да, в семидесятые Крыму удалось стать международным курортом, — подтвердил Алексеев. — А вот это уже восьмидесятые.

— Ничего не поменялось! — воскликнул Крапивин. — Только модели автомобилей другие.

— Да, автомобили-то стали побогаче, — заметил Чигирев.

— По уровню жизни Крым сравнялся с Францией, а Петербург — со Швейцарией и Швецией, — сообщил Алексеев. — Кстати, Петербург явно пошел по шведской модели социализма. Правда, деловая активность в городе оказалась так высока, что и притормозить ее стало не грех. Зато уровень социальных гарантий там один из самых высоких в мире. А Крым пошел по другому пути — поддержал частную инициативу и снижение налогов. Зато заорганизованности здесь было меньше, чем в странах Евросоюза, и экономика росла быстрее.

— А вот сейчас самое интересное, — объявил Басов. — Посмотрите, какие мины замедленного действия вы заложили.

На экране промелькнула фигура Горбачева на трибуне, а потом понеслась череда митингов с лозунгами: "Перестройка", "Гласность" и "Конец всевластию КПСС".

— Перестройка пошла своим ходом, — комментировал Алексеев. — Но на позиции сторон очень большое влияние оказали независимость белого Крыма и Санкт-Петербурга. Для многих эти страны из-за высокого уровня жизни казались примером для подражания. Советские люди хотели объединения с этими государствами. Коммунисты грозили "белым потопом", а демократы призывали воссоединиться с оторванными частями станы.

— Ну и что? — спросил Крапивин.

— Воссоединиться, а не разъединиться, — поднял палец Басов. — Возобладала центростремительная тенденция, а не центробежная. Отделиться хотели только прибалтийские республики, но здесь, думаю, комментарии не нужны, слишком большая разница в мировоззрении. Они никогда в полной мере не входили в СССР, так, колючей проволокой были прикручены. Проволоку ослабили — они и выскочили.

— СССР признал Южно-Российскую Республику в восемьдесят девятом, — сообщил Алексеев. — А в девяносто первом к власти пришел Ельцин, который выдвигал лозунги воссоединения с Крымом и Петербургом. И заметьте, он пришел к власти в Советском Союзе. О развале Союза не было и речи.

— Разумеется, Ельцин конъюнктурщик, — фыркнул Чигирев. — Для него главное — власть. Он хватается за самую популярную в массах идею, чтобы с ее помощью подняться на вершину. В начале двадцатого века он был бы социалистом, в середине — националистом. А в конце пришлось становиться демократом.

— Да и бог с ним, — махнул рукой Басов. — Главное, что здесь выбор народа был иным, чем в нашем мире.

— К девяносто второму году СССР был преобразован в Евроазийский Союз, — снова заговорил Алексеев. — Туда не вошли только Литва, Латвия и Эстония. В Крыму и Петербурге тоже хотели воссоединения.

На экране попеременно начали появляться картинки из жизни постсоветской России, Крыма и Петербурга.

— Формально Крым и Петербург вошли в Евразийский Союз с девяносто пятого года, — продолжил повествование Алексеев, — но на особых условиях. Там сохранились свои законы и своя валюта. Унификация проходила постепенно. Но самое главное, постсоветская Россия не пошла тем извилистым путем, что в нашем мире. Во многом она переняла развитое проработанное законодательство Крыма. Не было такой грабительской приватизации, денационализация была проведена разумно: сначала граждане получили возможность выкупать небольшие магазины, кафе, коммерческий транспорт, и только потом началось акционирование крупных предприятий. Соответственно не было столь резкого обвала рубля и падения уровня жизни. Не было популяризации коммунизма. Крым предложил свою альтернативу развития и очень помог как финансами, так и консультациями. Удалось избежать и чеченской войны, поскольку не было такого ослабления центральной власти, как у нас в девяносто первом году. Международное влияние Евразийского Союза стало куда выше, чем у России в нашем мире. В девяносто шестом году президентом Евразийского Союза был избран крымский миллионер Набольсин, который начал весьма толковые реформы. Не было дефолта девяносто восьмого года, к двухтысячному евразийский рубль обрел стабильность, а в две тысячи втором стал свободно конвертируемой валютой. В Балканских странах, скажем, его брали даже охотнее, чем доллар и евро. Крым и Петербург перешли на него в две тысячи третьем. Уровень жизни в Евразийском Союзе оказался существенно выше, чем в постсоветской России в нашем мире. К две тысячи пятому Крым и остальная Россия уже полностью унифицировали свои экономические и юридические системы. А вот у Петербурга особый статус сохранился. Фактически он остался самостоятельным государством с более развитой социальной системой, стал мощным финансовым, промышленным и научным центром.