раздвоенности, более того, он был дипломатом, сформированным временами детанта. В политическом лексиконе 60–70-х годов этот термин был широко распространен, в Советском Союзе он часто переводился как «разрядка»[1] (нечто вроде «перезагрузки» середины нулевых), но иногда это слово и не переводилось и говорили просто «детант». Интересно, что периоды временного потепления отношений между Россией и Западом часто обозначались такими короткими, как бы даже легкомысленными и псевдотехническими терминами: «разрядка», «перестройка», «перезагрузка».

В советской политической карикатуре времен моего детства «разрядка» изображалась в виде белого голубя в духе Пабло Пикассо, или в виде маленькой девочки, или в виде худенькой девушки, или в виде зеленого ростка, или в виде младенца. В любом случае это было что-то слабое, неокрепшее, нежное, что требовалось защитить. Этому слабому и неокрепшему угрожало множество опасностей: на голубя нападали ястребы-милитаристы, маленькую девочку давил танком извращенный пентагоновский генерал, хрупкую девушку желал изнасиловать орангутан в цилиндре, с татуировкой «военно-промышленный комплекс» на волосатой груди. Над зеленым ростком нависала подошва гигантского армейского ботинка с надписью «гонка вооружений», а к чудесному младенцу, мирно дремлющему в колыбели, протягивала свои когтистые лапы, обросшие сосульками, синяя старая ведьма по имени Холодная Война.

Совсем иначе «разрядка напряженности» понималась в те годы (60–70-е) на Западе. Там она мыслилась прежде всего как сексуальная разрядка, которую позволяет себе взрослый, хорошо подготовленный агент. Джеймс Бонд, агент 007, впитал в себя популярный в те годы образ плейбоя. Этот играющий мальчик вовсе не мальчик, он взрослый дядя, и нравятся ему взрослые девочки с хорошо развитой мускулатурой плоских мышц, и любит он взрослые игры. В любом случае вся эта инфантильная мальчишечья мечта о настоящей взрослой жизни оборачивается тем, что агент становится сателлитом, вращающимся вокруг собственного пистолета. Этот пистолет не так уж часто требует зарядки, зато разрядка ему требуется постоянно: он то и дело жаждет «разрядить обойму», в боевом или в сексуальном смысле – неважно. Плейбой выходит на бой: на бой с коммунизмом, и в этом бою главное оружие – язык свободы (понимаемой как сексуальный либертинаж), sexy look, glamorous appeal, постаристократическая чувствительность к моде и дизайну (Бонд центр рекламы), а также безграничная разрядка безграничной напряженности.

Альфред сочетал в себе черты Бонда с качествами советского мечтательного гуманитария. Во времена разрядки он был плейбоем, в его жизни было множество женщин, океаны алкоголя, элегантные костюмы, беседы с властителями мира. Он был красив, бесконечно обаятелен, остроумен. В то же время он был совершенно беспомощен, как зеленый росток, как румяный младенец Детант. Он не только не сумел бы влезть на крышу или выстрелить из пистолета – он даже музыку не мог сам включить: не знал, где прячется та кнопка, что оживляет загадочный звуковоспроизводящий механизм. Я его хорошо понимаю, я сам такой же. Чужой неумеха как в мире техники, так и в мире природы. Лес и компьютер для меня одинаково опасны. Правда, лес я люблю, а компьютер – не очень. Мы с Альфредом реликты Эпохи Языка. В разделенном надвое мире именно язык находился во главе угла. Недаром про Сталина поется в бессмертной песне: «…в языкознании познавший толк».

Альфред был беспомощен, но не слаб. Напротив, как я уже сказал, он был могучим человеком. У него был мощный торс, сильные руки, жилистая крепкая шея. Но всё это было установлено на журавлиных ногах, которые казались весьма нестойкими, как бы подламывающимися. Даже будучи совершенно трезвым, он перемещался по земной поверхности неуверенно, как по стеклу, хотя неизменно содержалась в этой неуверенности дикая элегантность и дикое барство. При этом он вовсе не был аристократом. Впрочем, о его родословной мне ничего не известно. Судя по его рассказам, мать его была красивая пианистка, и он провел детство и отрочество, разъезжая с ней по европейским городам, где она давала концерты. Об отце он никогда не упоминал. В своей профессии он был гениальным дилетантом. Никакого дипломатического образования он не получил. Взросление застало его врасплох, и он понятия не имел, чем ему следует заняться на земной коре. Если бы у него имелось состояние, он остался бы беспечным прожигателем жизни. Но он не был богат. Его любовь к вину указала ему путь: он стал профессиональным дегустатором вин на винных конкурсах. В этом деле считался асом. На винных дегустациях свел дружбу с дипломатами и чиновниками из министерства иностранных дел. Кто-то из них (я даже догадываюсь, кто именно) оценил его общительность, его блеск, ум и обаяние. Так он сделался дипломатом.

Мне вспоминается одна черно-белая фотография из тех, что висели в гардеробе Альфреда. Этот гардероб (то есть специальная комната, предназначенная исключительно для одежды) заслуживает отдельного описания. Там висела целая коллекция пальто и костюмов, а все стены были увешаны фотографиями официального свойства: Альфред вручает верительные грамоты Хрущеву, Альфред целуется с Брежневым, Альфред беседует с Рональдом Рейганом, Альфред в окружении югославских руководителей, Альфред шушукается с Геншером и Гельмутом Колем. Среди этих фоток вполне газетного свойства выделялась одна, чем-то напоминающая кадр из фильмов о Бонде. На ней было запечатлено прибытие Альфреда в Монголию. Когда Альфред был послом в СССР, к этой должности (в качестве довеска) прилагалась еще одна: одновременно он являлся послом в Монголии. На фотографии маленький самолет стоит среди каменисто-холмистой пустыни. Стоило бросить взгляд на эту фотку – и сразу же бескрайнее азиатское состояние охватывало тебя целиком: в этих далеких холмах проступало буддийское безвременье. В сопровождении двух монгольских генералов Альфред принимает почетный караул (кажется, это так называется, – само слово «караул» звучит уже совершенно по-монгольски). На фотке он идет вдоль строя застывших великанов: они стоят плечом к плечу, в толстых шинелях советского типа с выпуклыми сияющими пуговицами, в меховых шапках-ушанках, у них лица, как у воинов из терракотовой гвардии погребенного императора Цинь Шихуанди. Генералы выглядят как два Чингисхана. Невидимое и невозмутимое солнце сияет на их пуговицах, на их погонах. Альфред идет между ними – отсутствующий, модный и нелепый, как Майкл Кейн в своих молодых ролях. На нем приталенный дубленый полушубок с курчавой опушкой, черная водолазка с горлом, клеша, очки-капельки с дымчатыми стеклами. Дико стильный денди-плейбой. Видно, что он неплохо принял в самолете, но держится молодцом.

Азиаты вроде бы принимают с почетом, но почему-то возникает ощущение, что «взяли языка». Альфред и был языком: заплетающимся, нетрезвым. Андрей Белый называл язык «безрукая танцовщица, пляшущая в своем гроте». Язык – узник. Этот телесный орган обладает в человеческом теле и в человеческом социуме тремя основными функциями: он – важнейший