— Ладно, давай все, что есть, — сказал Донато.

— Слышь, Тырта, неси-ка сюда водицы да бражки своей — той, которая покрепче. — Ярец толкнул хозяина в бок и вышел вместе с ним в сени.

Донато успел заметить, какими выразительными взглядами обменялись между собой Ярец с Тыртой, и это показалось ему подозрительным. Скоро хозяин принес два кувшина — один с брагой, другой с водой.

— Поешьте, попейте, да и ложитесь спать. А мы с Тыртой на сеновале ляжем.

Ярец пододвинул кувшин с брагой поближе к Донато, и этот жест почему-то насторожил римлянина.

— А разве ты с нами не поешь? — спросил он проводника.

— Благодарствую, но сегодня меня мой родич накормит. — Ярец бросил быстрый взгляд на хозяина. — Пойдем, Тырта.

Когда они вышли, Донато выпил воды и, чуть приоткрыв дверь, выглянул в сени. Никколо тем временем жадно хлебал брагу, заедая ее куском хлеба с солониной.

— Тебе этот хутор не кажется подозрительным? — приглушенным голосом спросил Донато.

— А что делать, мне и в худших местах приходилось ночевать, — махнул рукой Никколо. — Солдатам выбирать не приходится. Бедняга Галеотто. Жалко его, рано умер.

Генуэзец перекрестился, зевнул и, повалившись на сено, прикрытое мешковиной, скоро начал похрапывать.

Донато какое-то время сидел неподвижно, чутко прислушиваясь к каждому звуку в доме. Ему тоже хотелось спать, но странная, необъяснимая тревога подстегивала его, не позволяя поддаться усталости. Фитиль в плошке почти догорел, но глаза Донато уже привыкли к темноте, и он различал в маленьком квадратике окна очертания деревьев, сарая, а еще две мужские фигуры, медленно идущие по двору. Немного поколебавшись, он решил, что опасность лучше предупредить, чем ждать, когда она себя проявит.

Он осторожно вышел в сени, потом во двор и, неслышно ступая, двинулся на звук голосов. Ярец и Тырта беседовали, сидя на бревне возле сарая.

— Значит, говоришь, фрязин твой татарину служит? — спросил Тырта. — Тому самому, который сейчас на Московского князя идет?

— Тому самому, Мамаю. К Мамаю сейчас на подмогу съезжаются и ясы, и черкасы, и буртасы. И целый отряд фряжской пехоты идет с копьями, с самострелами. Этот вот фрязин — Донато — он тоже славно стреляет. И, видать, какое-то важное сообщение везет, а сам под чужим именем едет. Говорит: мне надо догнать наше войско, это, дескать, вопрос жизни и смерти. Ну, я, конечно, нанялся к нему в проводники охотно. А что? Не меня, так другого бы нашел. Так я-то уж хоть все эти хитрости знаю и не допущу, чтобы фрязин помогал нехристям православную землю воевать. Я сам себе сказал: костьми лягу, но он фрязей своих не догонит и важное сообщение им не передаст. Я с самого начала вел их окольными путями, а под конец задумал к тебе на хутор заманить, да не знал, как это ловчее сделать. Но тут мне татарские разбойники невольно помогли, когда напали на наш отряд. Шестеро их было против нас четверых.

— Знаю этих разбойников: они недавно и ко мне нагрянули, пришлось их три дня кормить-поить. Хорошо, что все свое добро я успел в подполе припрятать, а то бы разорили хутор подчистую. И хоть татарам их закон пьянствовать запрещает, а эти воры напились браги и бахвалились: наш, мол, хан не зря на вашего князя осенью идет, как раз весь урожай созреет. И приказ он будто бы отдал своим холопам: «Ни един от вас не пашите хлеба, да будете готовы на русские хлеба». Значит, нехристям в православной земле будет прокорм, а нам опять разорение. Ну, ничего, русские ратники со всех сторон собираются. Будет сеча великая. — Тырта тяжело вздохнул. — Мой Гридя тоже туда поехал.

— Гридя? Да он же совсем малец! Зачем ты его отпустил?

— Это ты его помнишь мальцом, а ему уже девятнадцатый пошел. Да и как его удержишь, если он с детства только о ратных делах и думает? Теперь вот подружился с Семеном Меликом, княжеским дружинником. Семен-то и позвал моего парня, Гридя уехал с его отрядом. Я бы, может, и сам за ними последовал, да как же мне дочерей своих сиротить, как дом, хозяйство бросить? Никак нельзя. А душа болит… Тебе, Ярец, может, этого и не понять, ты теперь сурожанином стал, возле теплого моря живешь, вы там с татарами ладите. А здесь…

Ярец прервал его суровым голосом:

— Рассержусь я, Тырта, за такие слова! Рассержусь и в морду дам, не посмотрю, что родич! Разве ж я перестал быть православным русичем только потому, что живу у Сурожского моря? И я ведь там не по своей воле оказался, а когда из татарского плена бежал! Разве мне не обидно, что басурманы уже столько лет нашу землю под игом держат? Да и за плен свой мне отомстить охота. Ведь рабом меня сделали, впроголодь держали, в грязи, плетью стегали, чтобы работал, как скотина, и ни о чем, кроме куска хлеба, не помышлял. Я ведь сбежал оттуда чудом. И знаешь, Тырта, что я понял? Самое страшное, когда человек к своему рабству привыкает, мирится с ним. Вот то-то. Нам к этому привыкать никак нельзя.

Прислонившись спиной к бревенчатому срубу, Донато на мгновение прикрыл глаза и задержал дыхание. Только теперь ему стало понятно, какой ошибкой было его пренебрежение к Ярцу, которого римлянин посчитал тупым варваром. Оказалось, что проводник-славянин весьма умен и ловок, если сумел так долго дурачить латинян, разыгрывая перед ними простака, а сам незаметно уводя их в сторону. И делал он это не из низкой корысти, а из побуждений благородных, желая послужить своему народу и своим князьям в борьбе против поработителей. Донато даже почувствовал нечто вроде уважения к обманувшему его проводнику. Но в следующую минуту он услышал то, что заставило его насторожиться, как зверя, почуявшего опасность.

— А что будем делать с этим фрязином? — спросил Тырта.

Ярец не замедлил с ответом:

— Дождемся, когда заснет покрепче от твоей браги, а тогда свяжем и обыщем. А когда очухается, допросим его как следует. Если у фрягов с татарами какие-то хитрости задуманы, так надо нашим воеводам срочно о том донести.

— А успеем? Мамай на Красивой Мече стоит, а княжеские полки идут туда из Коломны. От нас же до тех мест сколько верст пути? Вот то-то и оно…

— Успеем — не успеем, но постараться надо.

Донато оставалось только пожалеть, что из-за пренебрежительного отношения к проводнику он не посчитал нужным сообщить ему о цели своей поездки, и теперь русичи приняли его за генуэзского посланника в стан Мамая, собираются допрашивать, а после, может, и убить. Первым побуждением римлянина было немедленно объявить им, что они ошибаются, но в следующую минуту он сообразил, что это будет неразумно. Ведь тогда русичи догадаются, что он их подслушивал и понимает славянский язык, а это уж точно приведет их к мысли, что он вражеский лазутчик.

И Донато решил действовать похитрей. Он вернулся в дом, подождал несколько секунд, а потом распахнул дверь и прямо с порога громко крикнул:

— Ярец! Ярец, иди сюда, помоги!

Ярец и Тырта подбежали к нему и остановились, настороженно переглядываясь.