Ободренная, я поделилась с ней своими соображениями.

— У меня есть план. Я всю ночь думала, и вдруг под утро мне в голову пришла совершенно гениальная мысль.

— У тебя они все гениальные, — зловредно хмыкнула Дарья, но я на нее ни капельки не обиделась, понимая, что подруга морально травмирована и не в состоянии адекватно реагировать на окружающий мир.

Миролюбиво похлопав Дашу по могучему плечу, обтянутому ночной рубашкой в трогательных ромашках, я с азартным блеском в глазах начала излагать:

— Родители Антонины Юрьевны отняли картину у матери Софьи Августовны. Та обиделась и прокляла их. Так?

Дарья нехотя кивнула.

— С этого все началось! Значит, чтобы все закончилось, нужно восстановить справедливость, и тогда проклятие потеряет силу. Понимаешь?

Перехватив непонимающий взгляд Дарьи, я с досадой выпалила:

— Нужно вернуть полотно законной владелице, балда!

— Они давно уже в могиле, — мрачно заметила Даша.

— Но жива ее дочь! Софья Августовна! И она законная наследница. Вот ей и вернем. Раньше мне это как-то в голову не приходило, а тут я вдруг пораскинуть мозгами…

— Видишь, как полезно думать, хотя бы изредка, — с нескрываемым ехидством заметила Дарья.

— Не завидуй! Ты, конечно, не такая умная, но тоже не без способностей, — отмахнулась я.

Услышав это, Дарья только закатила глаза.

Отсмеявшись, я уже вполне серьезно спросила:

— Как думаешь, стоящая мысль?

— Разумная, но…

— Ну, говори!

— Ты деньги потеряешь. Она же тебе ничего не заплатит. А если объявится заказчик, так еще и аванс придется вернуть.

— Нашла о чем печалиться! Наше с тобой счастье дороже всех денег! Значит, одобряешь?

— Тебе решать, но, если ты от нее избавилась, я бы вздохнула спокойно, — сказала Дарья, смущенно пряча глаза.

Софью Августовну, я конечно же застала дома, причем не одну, а в компании с Розой. Роза занималась уборкой, а Софья Августовна сидела в своем любимом кресле, следила за ней и изводила бесчисленными указаниями. Мое появление было встречено обеими женщинами с радостью. У Розы появился шанс хоть на короткое время избавиться от нудных поучений, а у Софьи Августовны образовался свежий собеседник.

— Давненько не заглядывала, — заметила Роза, с трудом поднимаясь с колен.

— Всего-то пару дней, — ответила я, усаживаясь на стул.

— Чем занимались? — светским тоном поинтересовалась Софья Августовна.

— В командировку ездила.

— Все картину ищешь? — подала голос из-за спины хозяйки Розы.

— Работа у меня такая.

— Не надоела? Хлопот-то сколько!

— Мне нравится, — ответила я и обратилась к Софье Августовне:

— Все спросить хотела… Как картина «Христос в терновом венце» попала в вашу семью?

Брови Софьи Августовны изумленно взлетели вверх, а улыбка медленно ушла с лица. Глядя мне в глаза, она холодно произнесла:

— Я уже отвечала на этот вопрос. Картина принадлежала моему отцу.

— Не хочу обижать недоверием, но это не совсем так. Изначально ею владел князь Батурин… — мягко сказала я.

— Совершенно верно! — нимало не смутившись, подтвердила Софья Августовна. — Картина действительно принадлежала ему. А после моего рождения он подарил ее моей матери. В знак любви.

— Князь Батурин?

— Конечно.

— Выходит, вы не дочь Мансдорфа? — бестактно уточнила я.

— Я ношу его имя, но я ему не дочь. Я дитя страстной, но грешной любви, — с пафосом проговорила Софья Августовна, потом грустно усмехнулась и уже серьезно пояснила:

— Барон, желая избежать скандала и просто по доброте своей, дал мне свое имя, но я ему не родная.

— Значит, он знал, что князь Николай и его жена, баронесса Мансдорф…

— Баронесса здесь ни при чем! — резко оборвала меня Софья Августовна.

— Как ни при чем? Она же ваша мать!

— Моей матерью была Екатерина Щербацкая.

— Я баронесса Мансдорф?

— Она приходилась моей матери кузиной. В молодости мать поссорилась с родителями и в гневе убежала из дома. Должна заметить, она была наделена страстным нравом, который не раз давал себя знать. Думаю, если бы не характер, ее жизнь сложилась бы иначе… спокойнее и без череды трагических событий. Ну, матери давно нет в живых, и не мне об этом судить… Собственных средств мать не имела, да и не могла незамужняя девица жить одна. В те времена это было просто неприлично, ее бы не поняли и не приняли в обществе, поэтому она поселилась в доме своей кузины.

— В качестве кого?

— Как близкая родственница, подруга, компаньонка. Помогала баронессе вести дом, следить за слугами. Днем составляла компанию на прогулках, вечером вместе с хозяевами принимала гостей.

— Она познакомилась с вашим отцом уже в Павловке?

— Да. Он часто бывал у Мансдорфов.

— Барон знал об их романе?

— Думаю, нет. Эти отношения тщательно скрывались. Вот баронесса была в курсе происходящего, но она любила мою мать и входила в ее положение. Желая помочь влюбленным и оградить их от пересудов, она часто отправлялась на прогулку в обществе матери, а тут в укромном уголке уже поджидал мой отец. Нужно сказать, что это было практически единственной возможностью для них побыть наедине. Но когда мать забеременела, баронессе пришлось все рассказать мужу.

— Зачем?

— Она просила его дать ребенку свое имя. Понимаете, тогда все было не так, как сейчас. Незаконнорожденный ребенок… какое будущее ждало меня и мою мать?

— И барон согласился!

— Да. Правда, не обошлось без скандала. Он очень гневался на жену, называл ее сводней, потакающей разврату… но, в конце концов, согласился. Мать с баронессой уехали в полтавское имение Мансдорфов, где через полгода она меня и родила. Когда они вернулись в Павловку, баронесса объявила, что я ее дочь.

— Родители продолжали встречаться после вашего рождения?

— Да, но баронесса уже устранилась от покровительства.

— Вы помните своего настоящего отца?

— Смутно, хотя мать рассказывала, что он меня любил и пользовался всякой возможностью увидеться со мной. Мне очень жаль, что он погиб раньше, чем я начала что-либо хорошо понимать. Его расстреляли.

— Я знаю. А как сложилась судьба ваших приемных родителей?

— Сразу после февральских волнений баронесса уехала за границу, в Италию. Барона к тому времени уже не было в живых. Трагическая история, и мне не хочется ее вспомнить.