Итак, благодаря нелепой затее Хик-Хик набрался храбрости и решился предпринять отчаянный спуск. Он надел ту самую одежду, в которой объявился в горах: застегнул четыре чудом сохранившиеся пуговицы на черном пальто и нахлобучил поглубже – до самых ушей – котелок, чтобы его не сдуло ветром. Потом схватил Лысую Гусыню правой рукой за лапы, перевернул вниз головой, как курицу, и вылез из окна, чтобы начать спуск.

Сначала он повис над пропастью, ухватившись одной рукой за неровный край оконного проема и держа в другой гусыню. Ветер раздувал полы его пальто, и оно казалось раскрытым зонтом. Хик-Хик понимал, что рано или поздно упадет: скала была слишком гладкой, ни трещинки, ни выступа, за которые можно было бы ухватиться. При спуске он мог использовать только одну руку, потому что в другой на манер трости держал птицу. Несмотря на то, что гусыня отчаянно вырывалась, гогоча и размахивая крыльями, ему удалось поочередно поставить ноги сначала на три чуть заметные выемки в камне, затем – на четыре, словно спускался по лестнице. Но дальше носки его ботинок не нашарили следующего уступа, и он, как и следовало ожидать, сорвался вниз.

Ни один человек на свете не выжил бы после такого падения. Хик-Хик летел в пропасть, крича гусыне: «Лети, лети!» – и крепко сжимая ее за лапы. План оказался никуда не годным: несчастная птица не воспарила и не замедлила падения. Она еще отчаяннее размахивала широкими и мускулистыми крыльями, но поскольку никогда раньше не летала, не удавалось ей это и сейчас. Несмотря на все усилия, она падала вниз, увлекаемая толстопузым человечком, и теряла по дороге перья. Человек и птица рухнули на землю там, где начинался чуть более пологий участок горы.

От удара Хик-Хик чуть не потерял сознание. Он свернулся клубочком, как делал это в кутузке, когда его лупили железными прутьями. Скорее всего, именно это его и выручило: он покатился кубарем, подскакивая на камнях. Искры сыпались из глаз, тем не менее каждый такой удар приближал его к спасению.

Теперь бедняга уже не летел в бездну, а с невероятной, космической скоростью катился по откосу, наклон которого составлял около восьмидесяти градусов. Его тело вращалось, натыкалось на выступы и отскакивало от них; камни рвали одежду, ранили руки, ноги, лоб и брови. Это было похоже на бесконечные побои: удар за ударом, удар за ударом. Но не зря же он был Хик-Хиком. Хик-Хиком! Тем самым человеком, который издевался над полицейскими, когда те его избивали, человеком, смеявшимся над их железными прутьями. Некогда его спина выдержала множество тычков и пинков, к тому же теперь старое черное пальто смягчало удары. Котелок защищал голову, словно шлем, а густая борода предохраняла подбородок. Если кто-то и ухитрился выжить после такого падения, то только он – дуралей Хик-Хик.

На самом деле все произошло очень быстро. Когда бедняга захотел понять, что происходит, он уже не катился, а скользил, точно санки, несущиеся вниз по снежному склону: на пути ему попался небольшой участок земли, где последние клочки белого снега сопротивлялись лету. Наклон становился все более пологим, и скорость постепенно снижалась. Его тело катилось еще целую вечность, но наконец остановилось, словно нос корабля, уткнувшийся в берег, устланный древесной трухой. Если бы во время падения он натолкнулся на какой-нибудь твердый предмет – большой пень или острый выступ скалы, то наверняка сломал бы себе хребет. Теперь он замер, не решаясь пошевелиться, как будто не верил, что остался в живых.

Котелок, надвинутый на уши, по-прежнему сидел на голове. Хик-Хик потихоньку пополз, словно старый ленивый морж. Все тело покрывали ссадины и ушибы, но он был жив. Лысая Гусыня неуклюже спланировала и приземлилась поблизости. Хик-Хик покосился на птицу: по сути дела, его спасла она. А может, его собственная глупость: кому еще могло прийти в голову использовать старую лысую гусыню в качестве летательного аппарата? Только такому идиоту, как он. Но если бы не идиотская идея, он бы никогда не отважился на подобный отчаянный шаг. А он решился и остался жив, цел и почти невредим. И был свободен – по крайней мере сейчас.

* * *

Три сотни фунгусов Коротыша собрались неподалеку от Пустой горы и спрятались среди деревьев, своих обожаемых деревьев. Фунгусами овладели тревожное возбуждение и физическая радость: еще бы, они вернулись в лес. После долгих дней заключения, проведенных в Пустой горе под вечно мрачными сводами, они наконец-то вдохнули свежий воздух, вернулись в родную стихию. Когда до них долетел грохот первых выстрелов, французские войска еще не попались им на пути. Какой неожиданный и неприятный сюрприз: судя по звукам, бой шел не там, где они ожидали, а в противоположной стороне, к тому же очень далеко. Весь многочисленный отряд фунгусов повернулся в ту сторону, откуда доносились взрывы. Что случилось? Впрочем, теперь это уже не имело значения. Коротыш очень устал, к тому же было ясно: из-за смены направления придется снова бежать и, когда настанет момент вступить в бой, сил у него совсем не останется. Однако он не колебался ни секунды: «Вперед!»

И они ринулись вперед – проворные, как языки пламени, и быстрые, как молния. Триста фунгусов, охваченных нетерпением помочь собратьям, бежали между деревьев стремительно и бесшумно. Скорее, скорее! Они так спешили, что Коротыш, их предводитель, заметно от них отстал. Его короткие ножки не позволяли бежать наравне с собратьями. Сил у него не оставалось, не оставалось совсем, бедняга давно уже изнемогал от усталости. Мир еще никогда не видел такого маленького, усталого и озабоченного фунгуса. «Погодите!» – закричал он, но слух у фунгусов был не развит, к тому же в лесу звуки искажаются. Им нужно было зайти в тыл человеческой армии, и Коротыш боялся, что в результате лихорадочных перемещений они займут невыгодную позицию. Но, к счастью, все сложилось удачно.

Фунгусы остановились, и догнавший их Коротыш обнаружил, что они оказались как раз на опушке леса. Перед ними расстилался луг, посередине которого располагалось войско людей. А главное, фунгусы сосредоточились у них в тылу. Отлично! Положение казалось идеальным, люди стояли к ним спиной и были слишком заняты, паля из винтовок и пушек по отряду из двухсот врагов, которые кое-как прятались за белыми валунами. Да, войско смотрело в другую сторону и стреляло в противоположном направлении. Точно так же, как в день Великой битвы. Оставалось повторить тогдашний маневр: неожиданно напасть на арьергард и обрушить на людей яростную атаку. Но Коротыш не давал приказа наступать. Ему хотелось получше изучить противника. Отделившись от массы фунгусов, он продвинулся вперед и спрятался среди мохнатых кустов с толстыми ветками и ядовитыми листьями.

От винтовок и пушек поднимался такой дым, что половины поля боя было не разглядеть. Тем не менее за первой линией фронта маленький фунгус увидел Феро, La Bête. Сидя верхом на коне, тот размахивал шпагой и отдавал приказы, которым прочие беспрекословно подчинялись. Феро был в центре всеобщего внимания: войско, казалось, следило в первую очередь за ним, а уж потом за ходом сражения. А фунгусы в это время критиковали своего командира, то есть его самого.

– Ты пришел последним. У тебя короткие ноги, ты ползаешь еле-еле. Как же ты будешь возглавлять атаку? – язвительно распекали Коротыша.