старшие братья вырезали из старых книжных иллюстраций кружочки для праздничной гирлянды, младший брат кружил возле новогодней ёлки, поглядывая на печенье, которое мама купила к Новому году. Хотя оно было и дешёвое, цена ста граммов — всего девять копеек, но двести граммов такой вкуснятины для нас было крайней редкостью.

Папка явился домой с заседания правления колхоза, когда торф уже догорал. Мама, отложив вышивку в сторону, кочергой разбив крупные головешки, пошла на кухню, набрала картошки и побросала её в жар.

Папка вошёл как настоящий дед Мороз — брови были в густом инее, на ресницах блестели застывшие ледяные капли. Он быстро снял с себя шапку, фуфайку, валенки, потёр раскрасневшиеся пальцы со словами: «Ну и морозище ударил» и сразу же забрался на грубку.

В комнате было тепло и уютно. Старшие братья набросили на ёлку пёструю гирлянду, а мы с младшим братом Петей стали бегать вокруг неё. Дурачились, вспоминая шуточную песню «Про Ерёму и Фому», которую исполняли старшие школьники на новогоднем утреннике. Мы несколько раз громко пропели: «Ты, Ерёма, не тяни — разорвёшь мои штаны» и громко рассмеялись.

Папка кашлянул и задумчиво протянул: «Ерё-ё-ё-ма!»

Если бы он засмеялся, мы, наверно, продолжили бы свои игры, но его взгляд… он был особенный. Не тот, от которого мы застывали на месте, когда чувствовали свою провинность.

Папка смотрел на нас с невыразимой отцовской нежностью и трепетной лаской.

«У нас тоже был свой Ерёма, — медленно проговорил папка и добавил: — Это солдаты между собой его так называли, а вообще-то он был генерал Ерёменко. Хороший был генерал, на передовой часто бывал. После его приезда нас и кормили лучше и обмундирование выдавали новое. Крутой мужик был».

Папка посмотрел на маму, потом на нас и, усмехнувшись, сказал: «А вот меня чуть не расстрелял этот хороший генерал».

«Как это?» — разом вздрогнули мы и вмиг бросились к папке.

Он к этому времени уже согрелся и, спрыгнув с горячих кирпичей, уселся на резном деревянном диване, который сделал собственными руками. Мы тут же облепили его: старшие братья расположились по сторонам, младший забрался на колени, а я, обхватив худыми ручонками за шею, прилипла сзади.

Папка сидел и улыбался.

«Да, деточки, чуть не расстрелял, — взволнованно проговорил он. — И не сидел бы я вот сейчас в таком богатстве».

Мы еле упросили его рассказать, как было дело…

— Солдат в войну был как обыкновенная боевая единица, даже вооружение ценилось выше человеческой жизни. В первые годы войны было строго приказано собирать с поля боя гильзы от снарядов. Их вывозили в тыл… Мы танки свои тоже не оставляли на поле боя, конечно, если было что вывозить.

А тут враг с 1942 года стал применять противотанковые мины, которые пробивали днище танка или разрушали гусеницу и повреждали каток машины. Немцы в минной войне, можно сказать, были новаторами, у них была своя тактика. В промежутках между противотанковыми минами устанавливались противопехотные мины. В отличие от советских минных полей, которые были проходимы для пехоты, немецкие минные позиции были настоящим сюрпризом для советских саперов.

Наши тридцатьчетвёрки особо оберегали. До нас доходили слухи, что пехоту используют для расчистки проходов танкам, но трудно было поверить даже нам, повидавшим жуткие ужасы в первые дни войны.

Шёл 1943 год, ещё лежал снег, но был уже рыхлый, водянистый. Я тогда находился в подвижной группе.

Поступил приказ наступать и в срочном порядке захватить переправу, не дав врагу её взорвать. Прошёл ропот, что впереди минное заграждение. Майор отвёл взгляд в сторону, проговорил негромко, что сапёры поработали, всё чисто.

«У вас всегда всё чисто, — донеслось до меня, — вам лишь бы быстрее откозырять начальству».

Командование и обстановка для нас были незнакомыми. Наш танковый взвод прибыл сюда вечером. И тут слышим, что впереди нас выстраивают пехоту и почему-то с наполненными вещмешками. Видно было, что чем-то тяжёлым, потому что спины пехотинцев оттягивало назад.

«Какие там пехотинцы, — дрогнувшим голосом произнёс папка, — обыкновенные желторотики, — и посмотрев на старшего брата, проговорил, — может, года на два старше тебя, сынок».

Отец замолчал, достал из кармана сложенную газету, оторвал аккуратно от неё, насыпал горсть табака-самосада, свернул цигарку, прошёлся зубами по её краешку, послюнявил, склеил и закурил.

«Курил бы вон в другой хате, не травил бы детей», — тихо возмутилась мама.

«Кури-кури, папка, — закричали мы, — кури и рассказывай дальше!»

— А что рассказывать, — после очередной затяжки медленно выдохнул отец, — не знаю, что со мной произошло, но после команды «По машинам!» я быстрее пули оказался на своём месте и, не дожидаясь остальных, нажал на рычаг. И что удивительно, обычно это делал с большим усилием, а тут так легко получилось. Взревел мотор, и я помчал вперёд. Помню, пролетел по прямой где-то полкилометра, потом сделал зигзаг вправо и снова по прямой. Домчав до берега, вернулся по следу на свои позиции, вылез из танка, ищу глазами своего командира. И тут вижу, прихрамывая, с палочкой, торопливо движется в моём направлении генерал. Подскочил, сам весь в слезах, обнимает меня, трясёт, снова обнимает, потом расцеловал и радостно проговорил: «Значит, будешь жить! Значит, не погибнешь! Доживёшь до победы!»

А потом, обращаясь к майору, строго сказал: «Вот вам готовый командир взвода! Этот не струсит, не будет прятаться за спины солдатские!»

После ко мне подошёл командир моего танка старшина Парамонов и сказал: «Ну, твоё счастье, что ты быстро летел и обратно вернул танк неповреждённый. Тут такое было после твоей выходки!.. Тебя уже на мушку взяли… Думаю, что это ещё не конец разборкам. Вот, как командира взвода взогреют, а он нас всех. Ты хоть знаешь, кто