— Отлично сыграно!

Кажется, Эшафот поверил ему. Он дружески хлопнул Луи по плечу:

— Пошли к остальным, поговорим о сегодняшнем вечере. Тебе укажут твое место.

Луи подчинился. После распределения ролей вино потекло рекой, однако Эшафот бдительно следил за тем, чтобы никто не напился до потери сознания. Но до песен дело все-таки дошло, и каждый постарался внести свою лепту в куплеты про ненавистного кардинала:

Наш бессмертный кардинал

Удивительный нахал.

Неужели двадцать лет

Будет он коптить сей свет?

— Нет, нет! — завопила в ответ вся шайка.

Громче всех вопил Луи, исполнявший свою роль со всей возможной серьезностью. Даже Эшафот впечатлился тем, как близко к сердцу принял их дело новобранец. Поразмыслив, он решил, что, пожалуй, предложит ему должность своего заместителя.

Поздно вечером, когда совсем стемнело, бандиты рассредоточились на улице Лувр и вокруг моста, расположенного как раз напротив выхода из дворца. Луи спрятался за большой каменной тумбой. Все ждали. Как и в прошлый раз, в ворота входили и выходили люди, въезжали и выезжали кареты и всадники, но в темноте никто не заметил сидящих в засаде.

Чтобы лучше понять дальнейшие события, давайте вновь сориентируемся на местности.

Покидавший Лувр проходил по постоянному мосту, за которым начинался узкий проход, выводивший на улицу Лувр, именуемую также улицей Отрюш или Отриш (искаженное саксонское слово «Остеррейх», появившееся за шесть столетий до Лувра). Из соображений безопасности путь этот, изобиловавший глухими местами, был перегорожен с двух концов.

Вдоль улицы Лувр вперемежку тянулись дома и сады, здесь же стояли два огромных заброшенных особняка: Бурбонов и Алансонов, окруженные множеством беспорядочно разбросанных хозяйственных построек. Среди этих построек и в прилегающих садах в засаде мог разместиться целый полк. Там и спряталась большая часть головорезов Эшафота.

Пройдя по улице Лувр, вы оказывались как раз на улице Пти-Бурбон, располагавшейся напротив и немного забиравшей вправо. Эта улица, застроенная домами, обнесенными стенами, утопала в зелени садов, готовых дать пристанище любым заговорщикам. Наконец, вы выбирались на улицу Пули, чтобы выйти к церкви Сен-Жермен-л'Оксеруа. На улице Пули, слева, стоял просторный особняк Лонгвилей.

Время шло, убийцы не сводили глаз с заветного окна; наконец, когда все уже перестали ждать, замелькал свет, долгожданный сигнал, и Луи отчетливо различил в окне профиль Бофора.

В ту же минуту раздался громкий скрип обитых железом колес по мостовой: из Лувра выезжала карета. По стуку копыт Луи догадался, что карету сопровождает эскорт всадников, затем послышалось щелканье кнута: кучер погонял лошадей.

В проход выехал экипаж, впереди которого мирно трусили два гвардейца кардинала: эскорт сократили до минимума. Шторки на окнах громоздкой, вместительной кареты были опущены. Как только она повернула на улицу Лувр, в ночном мраке раздался крик Эшафота:

— Бей! Бей! Вперед, на кардинала!

Луи увидел, как главарь шайки вскочил и, сжимая в каждой руке по пистолету, бросился к карете. Тотчас со всех сторон раздались ответные крики. Бандиты атаковали в боевом порядке, почти как регулярные войска: каждый занял место, указанное ему заранее: одни отрезали экипажу путь на мост, ведущий в Лувр, другие перегородили улицу Лувр, третьи заняли позицию у начала улицы Пти-Бурбон, а основная часть банды бросилась к экипажу, чтобы перестрелять всех, кто в нем сидел. Луи остался в укрытии за тумбой: больше всего на свете ему сейчас хотелось оказаться в каком-нибудь другом месте. Например, у себя в библиотеке.

И почти в ту же минуту раздался мушкетный залп. При вспышке выстрелов Луи увидел, как десятка два бандитов упали на землю, обливаясь кровью, а остальные в недоумении остановились. Послышался стук копыт, и на бандитов со всех сторон устремились конные мушкетеры и королевские гвардейцы, безжалостно разившие и расстреливавшие всех без разбора.

Тем временем Эшафоту удалось вскочить на подножку кареты и открыть дверцу. Он выстрелил внутрь; в ту же секунду из кареты прозвучал ответный выстрел, и Луи увидел, как бандит со снесенным черепом рухнул на мостовую. За несколько секунд все было кончено. Подошел отряд пеших гвардейцев с факелами. Красная, скользкая от крови мостовая покрылась телами и кусками человеческого мяса. Оставшиеся в живых разбойники, побросав оружие, стояли, дрожа от страха и не веря собственным глазам. Ведь им обещали легкую работу! Кое-кто из офицеров, присоединившихся к заговорщикам, и в частности Кампион и Бопюи, сумели бежать, решив более не испытывать судьбу.

Когда дым рассеялся, дверца кареты открылась, и оттуда в панцире из дамасской стали и с дымящимся пистолетом в руках вышел Мазарини — итальянский капитан Мазарини, вынырнувший из прошлого словно deus ex machine.[70]За ним вышли Летелье и новый гражданский судья Дре д'Обре. Недолго думая, кардинал прокричал:

— Господин Фронсак, вы целы? Покажитесь!

Луи медленно поднялся, давая понять, что при нем нет оружия, и ответил:

— Я здесь.

Какой-то мушкетер с окровавленной саблей подбежал к нему:

— Вы не Фронсак! Я хорошо знаю Фронсака, у него не желтые волосы!

Узнав де Бааца, не имевшего обыкновения размышлять, Луи в ужасе затараторил:

— Да нет же, господин де Баац, это я, я, собственной персоной! У меня нет оружия! Можете сами убедиться! Я всего лишь немного замаскировался!

И, невзирая на боль, он с усилием отодрал усы и протянул их де Баацу.

Мушкетер изумленно посмотрел сначала на него, потом на усы, потом снова на Фронсака, и во взоре его читалось полное непонимание. Но к ним уже подходил Мазарини: кардинал сразу узнал нотариуса!

— Слава Богу, Фронсак, вы целы!

Он взял его за руку и вывел на середину.

— Господа, — торжественно заявил он, — перед вами один из самых храбрых людей Франции. Он отличился при Рокруа под командованием герцога Энгиенского, а сегодня, рискуя собственной жизнью, спас мою жизнь. И заслужил самое искреннее восхищение!

В самом деле, несмотря на потертый камзол, размазанную по лицу краску и растрепавшийся, съехавший набекрень желтый парик, Луи выглядел бравым воякой. И, не обращая внимания на его вид, гвардия дружно прокричала ему «ура».

Гордость распирала Фронсака, все ужасы, страхи и тревоги, неотступно преследовавшие его последние дни, немедленно отступили. Уняв дрожь, он постарался принять суровый, мужественный и одновременно скромный вид, приставший настоящему герою.