представительными дамами и господином. Как всегда неторопливый, осанистый, холеный, в русой бородке-лопаточке волосок к волоску, темно-серый костюм как влитой на нем. Внимательно все оглядел, тоже просиял, подошел к Василию, обнял и трижды поцеловал.

Тот от неожиданности смутился, но быстро оправился, разулыбался.

— Это за талант! — сказал Морозов. — Знаешь хоть сам-то, что нет в России резчика лучше тебя?

— Теперь буду знать.

— Истинная Русь: ее дух, ее красота, ее сказочность. А мы-то, господа, думали, что все навсегда ушло, умерло. А он ведь не только все воскресил, он и своего, ворносковского, совершенно нового сколько внес… Господа! Прошу почествовать великий талант, дорогого нашего Василия Петровича Ворноскова!

Морозов захлопал. И все остальные горячо и долго, долго хлопали…

Ворносков участвовал во всемирных выставках в Париже, Нью-Йорке, Брюсселе, Праге, в нескольких Всероссийских, получил на них восемь золотых и серебряных медалей и премии.

Его после Петербургской промышленно-кустарной выставки приглашал к себе царь Николай Второй и пожаловал званием Почетного гражданина города Дмитрова (Кудрино входило в Дмитровский уезд).

И собственную, узаконенную школу Ворносков имел, более тридцати кудринских подростков резьбе выучил, а потом долго возглавлял самостоятельную Кудринскую артель резчиков.

И все семь его сыновей стали замечательными резчиками, причем двое — Василий и Петр — профессиональными резчиками-скульпторами.

И все-таки это был, пожалуй, единственный более-менее удачный пример всамделишнего, ощутимого сближения культур — народной и господской…

Княгиня Мария Клавдиевна Тенишева затеяла в своем имении под Смоленском Талашкине повторить и даже превзойти то, что делали Мамонтовы в Абрамцеве. Тоже собирала там крупнейших художников. Выстроила затейливейший дом, названный «Теремом». Выстроила великолепный храм-усыпальницу «в русском стиле», который расписал Николай Константинович Рерих. Создала несколько школ-мастерских для крестьянских детей: гончарную, резьбы по дереву, шитья, кружевную.

Главным художником и руководителем этих мастерских и вообще всей усадьбы сделала художника Сергея Васильевича Малютина. Народные искусства он знал как большинство тогдашних его почитателей, еще очень приблизительно, но почему-то считал, да и все вокруг считали, что он знает его по-настоящему и чуть ли не лучше всех в России, хотя на самом деле он был страстным поклонником процветавшего тогда у нас модерна. И еще он считал, что должен «поднимать» народное искусство до высот профессионального, должен учить этому народных мастеров, но практически учил их псевдорусской модерновой стилизации «а ля рус». Всего-навсего.

И талашкинский распестренный «Терем» Малютин выстроил таким же модерновым и, по существу, не имеющим к истинно русскому деревянному зодчеству почти никакого отношения.

А настоящего, сильного природного таланта, подобного Ворноскову, способного противостоять этому, там не оказалось, и все кончилось практически ничем — нового промысла, как из Абрамцева, там не выросло.

К сожалению, никто из этих благороднейших образованных людей, так искренне стремившихся к своему народу, стремившихся по-настоящему послужить ему и России, еще не понимали, что в художественной-то культуре они не учить должны были народ, а сами всерьез и долго у него учиться.

СКУЛЬПТУРА

Учиться хотя бы у богородских игрушечников (до которых от Абрамцева всего сорок пять верст) и которые к тому времени уже превратили свои деревянные фигурки в самые настоящие скульптуры, или, вернее, скульптурки, хотя вырезались они, конечно, по-прежнему для детворы и для игры в первую очередь, и многие из них были подвижными.

На круглой дощечке с ручкой рассевшиеся кругом семь, девять курочек, если эту дощечку покрутить, начинали клевать воображаемое зерно — шеи с головками были у них на шарнирчиках.

Два мужичка на движущихся палочках, при их подергивании, колотили молоточками по наковальне. Или мужичок с медведем в том же соревновались. Или мужик колуном полено колол, когда дергали из подставки за круглую палочку. Или медведь колол. Или целый взвод солдат занимался шагистикой на большой подвижной платформе. Целое стадо коров, овец и коз шагало с пастбища на похожей платформе. Чего только не было подвижного.

Неподвижного же еще больше. Мужик пахал на лошадке. Мужик вез в санях бревна или дрова. Плел лапти. Баба пряла пряжу. Стирала в корыте белье. Мальчонка удил рыбу. Барин ехал в пролетке. Или мчался на бешеной гривастой тройке в санях. И некрасовский генерал Топтыгин мчался, разинув в рыке зубастую пасть. Медведей было больше всего: медведи ломали деревья, воровали мед, объедались медом, дрыхли, помогали людям в разных работах; полно было сказочных медведей: трех хлебающих щи из разнокалиберных мисок, делящих с мужиками вершки и корешки, несущих в корзинах за спиной девочек…

Медведь — любимейший персонаж Богородского, ставший по сути его негласной эмблемой.

Была даже вырезана целая «Медвежья свадьба», повторившая объемно такую же некогда очень популярную лубочную картинку: девятнадцать подвыпивших медведей, медведиц и медвежат, одетых во фраки, длинные платья и просто в жилетки с выпущенными рубахами, препотешно пляшут. Они довольно крупные, сантиметров до пятидесяти в высоту, и все очень правдашние, совсем живые, мягонькие, но явно сильные и очень разные, у каждого свой характер.

Персонажи Богородского все очень реальны, все живые и с яркими характерами — любой человек, любой зверь, животное, птица. Только все маленькие и деревянные, из беловатой светлой липы.

В девятнадцатом веке фигурки тут уже редко когда красили, оставляли живое дерево.

Автор «Медвежьей свадьбы» Николай Андреевич Ерошкин — главный, можно сказать, богородский сказочник. Больше всего любил изображать сказки, особенно со зверями. И сказочные лучшие медведи в основном его, но есть и волки, и лисы, и зайцы, и вороны.

Только медведей и очень, очень разных, всегда великолепных, полных жизни и поразительно симпатичных, от самых крошечных, буквально с мизинец, до почти метровых резало семейство Барашковых. Их было три брата.

А брат Ерошкина Федор Андреевич, Иван Алексеевич Рыжов и Андрей Яковлевич Чушкин — лучшие богородские жанристы.

Жанр, особенно многофигурный, в скульптуре очень редок. Потому что одно дело вырезать одну фигуру, ну две вместе, а пять или десять, да в каком-то действии, в сюжете, в определенном состоянии — это же в пять, в пятнадцать, в двадцать раз труднее. Федор Ерошкин же, Рыжов и Чушкин делали в основном именно это, делали жанровые, многофигурные композиции: бабы стряпают пироги у печей, мужики судачат на завалинке, старики рассказывают малышне сказки, на току молотят снопы, солдаты расположились на отдых — всего и не перескажешь.

Андрей Яковлевич Чушкин создал даже библейскую многофигурную сложнейшую «Лестницу жизни», а потом, подобно Николаю Ерошкину, объемно повторил и знаменитый лубок «Как мыши кота погребали». Шестьдесят шесть деревянных мышей тянут по почти метровой доске сани с мертвым связанным жирным котом и веселятся, многие улыбаются, а у «мертвого» кота, между