— Вот что, ребята, поскольку, как я чувствую (сие выражение заставило многих даже слегка вздрогнуть), в нашей с вами жизни грядут большие перемены, пошли посидим вон под теми соснами и немножко поболтаем.

И, не дожидаясь реакции, он двинулся вниз спокойным широким шагом, как бы подчеркивая, что даже не сомневается в том, что остальные последуют за ним. Но если бы кто-то имел возможность заглянуть сейчас в его душу, он увидел бы, что этот закованный в броню здоровяк отчаянно боится. Роланд знал, что лишен кода, а это означало, что его статус в официальной иерархии практически нулевой. По существу, он стоял на одной доске с «дикими». И все эти па-де-де с почетным караулом ничего не меняли. Так что все это ерничание и нарочитая демонстрация свободы проявления эмоций как раз и несли в себе утверждение: времена изменились и прежние определения статуса потеряли смысл. Но пока все его усилия не принесли никаких плодов. Роланд двигался вниз между двух молчаливых шеренг, такты провожали его кто озадаченным, но большинство равнодушным взглядом Измененного со снятой задачей, но не двигались с места, и он чувствовал, что внутри него все сильнее нарастает отчаяние. Вдруг справа мелькнуло знакомое лицо. Младший ОУМ, после его пленения ставший Старшим, молча смотрел на него, а в его взгляде сквозило сильное неодобрение. И это неодобрение резко выделяло его среди сонма равнодушных. Роланд остановился. Пару мгновений они молча смотрели друг на друга, а затем ОУМ медленно произнес:

— Ты потерял статус, ты не сможешь вернуться. Мне жаль.

Роланд усмехнулся, и на этот раз это был вовсе не трюк. Ему действительно стало смешно.

— Ты не понимаешь… — Тут он вдруг сообразил, что до сих пор делал не так, и даже рассмеялся от этой мысли, заставив стоящих рядом тактов нервно пошевелить оружейными блоками. — Пожалуй, тебе придется потесниться. Я собираюсь вернуться. — Он сделал паузу и, делая вид, что не замечает изумленных взглядов, которые прорвались-таки сквозь маску равнодушия, закончил: — Вот только кода у меня теперь не будет. Мне как-то больше нравится, когда меня называют по имени. А меня теперь зовут Роланд. — после чего отвернулся и двинулся вниз по аппарели. Бывший Младший ОУМ проводил его ошарашенным взглядом, затем покосился на шеренги тактов, замершие в ожидании, несколько мгновений раздумывал, а затем вскинул на плечо оружейный блок и двинулся вслед за… Роландом. Он мало что понимал в том, что происходило с их кораблем и всей этой планетой в последнее время, похоже, бывший Старший ОУМ знал об этом намного больше. Так почему бы и не поболтать?..

Роланд с Олегом покинули борт Разрушителя только следующим вечером. Солнце село, но запад небосвода пока был еще заметно светлее востока. Однако внизу было уже совсем темно. Особенно в низине, заслоняемой громадой корабля. Именно над ним Роланд и заложил вираж. К югу от корабля земля была усыпана яркими огоньками костров. Среди них были большие, сложенные из целых сосновых стволов, нарубленных боевыми лазерами тактов, — они напоминали тризну древних славян, были поменьше и совсем маленькие, из сучьев, собранных и наломанных слабыми руками Вопрошающих, Аналитиков, Операторов.

Роланд улыбнулся. Перед глазами все еще стояли картины вчерашнего вечера. Огромный костер, бросающий отсветы на лица тактов, стоящих и сидящих вокруг, шипящее мясо двух кабанов, подстреленных Младшим ОУМом по его просьбе в расположенном недалеко распадке, и смущенное лицо Младшего, осторожно принимающего от него поджаренное на самодельном вертеле мясо. А затем лезвие штурмового ножа, вскрывающее вену, и руки, сомкнутые так, чтобы кровь одного смешалась с кровью другого. Древний земной обычай. Кровь за кровь — брат за брата. С точки зрения общепринятой логики это было всего лишь сознательное и потому недопустимое временное снижение уровня эффективности и лишняя нагрузка на медблоки, но они были воинами и потому не могли не почувствовать мрачноватого величия этого ритуала. Пожалуй, это было слишком для зарегулированного эмоционального баланса Измененных. Впрочем, проняло не только тактов. К полуночи безумный эмоциональный порыв охватил практически весь экипаж. Тысячи Измененных ринулись из корабля наружу, чтобы разложить первобытный огонь и вонзить зубы в пищу, опаленную этим только прирученным, первозданным пламенем, еще не загнанным в газовые горелки, спирали нагревателей и атомные котлы. И не важно, что одни поглощали мясо только что убитого зверя, а другие — разогретую пену стандартного пищевого концентрата, в этот вечер они все были вместе, на одном уровне, позабыв про коды и различия в статусе.

И каждый из них осознал, что теперь ни один не способен вернуться обратно в лоно Единения. То, что с ними произошло, с точки зрения Верховных Контролеров чудовищно изуродовало их психику. Но эта мысль, еще вчера способная сломать весь гормональный баланс, сегодня была воспринята со странным спокойствием. Впрочем, почему странным, многие, осознав ее, по привычке проанализировали все, что они потеряли и что приобрели взамен, и, подведя баланс, пришли к выводу, что они получили намного больше потерянного. Во всяком случае, так им сказал…

Роланда отвлек от воспоминаний голос Олега.

— Я тут набросал график облета поселений. Мерилин выделяет нам двенадцать ботов с пилотами. Послезавтра начинаем.

Роланд кивнул:

— Знаю, Петр мне уже рассказал.

— Петр? Кто это?

Роланд усмехнулся.

— Мой Младший ОУМ. Он решил тоже взять себе имя и спросил у меня совета. Ну я и подумал, почему бы мне не завести себе апостола.

Олег озадаченно посмотрел на Роланда, а затем иронически приподнял уголки губ:

— Я вижу, беседы с дядюшкой Иззекилем пошли тебе на пользу.

Роланд величественно склонил голову, а потом не выдержал и расхохотался. А Олег, помолчав, неожиданно повернулся к нему и спросил:

— Помнишь того Контролера второго уровня, о котором я тебе рассказывал?

— Это который сформулировал три наши неразрешимые проблемы?

Олег кивнул:

— Ну так вот, он тоже решил взять себе имя. И тоже нашел его в Библии. Теперь его зовут Навуходоносор. Интересно, почему вы все начинаете с имени?

О, на этот вопрос Роланд мог бы отвечать часами, возможно, даже сутками, он рассказал бы, что чувствует разум, до сих пор позиционирующий себя всего лишь как функциональный узел некоего более обширного механизма, когда он внезапно осознает, что он тоже цельная личность, обладающая свободой воли и способная не только выполнять узкий набор функций, но и… вставать на рассвете, смотреть на огонь костра да просто перекинуться парой слов со знакомым тактом или Аналитиком, но он только усмехнулся и произнес:

— А тебе было бы приятно, если бы тебя обзывали всего лишь куцей строчкой знаков и цифр?

Бот шел над самой землей. Олег сидел в расслабленной позе, привалившись к блистеру лбом и плечом, и постороннему могло показаться, что он просто отдыхает, лениво разглядывая окрестности. Но в этом боте не было посторонних. Поэтому когда Олег, не отрываясь от блистера, буркнул сквозь зубы: «Слева, у подножия двугорбой скалы», пилот отреагировал мгновенно. Бот заложил крутой вираж и пошел на снижение. Олег оторвался от блистера и придирчиво уставился на пилота. Тот замер у приборной доски, лишь кисти рук, захватившие джойстики управления, иногда еле заметно меняли свое положение. И бот, повинуясь этим едва заметным движениям, так же почти незаметно поводил носом, возвращаясь на идеальную глиссаду. Да, любой Измененный мог считаться абсолютным совершенством в том деле, для которого он был создан. Ни один земной пилот не смог бы и близко подойти к подобному уровню. Да что там, он не смог бы даже управлять этим ботом. Слишком велика была чувствительность рулевого управления. Так, например, для того, чтобы заложить минимально возможный разворот, достаточно было отклонить левый джойстик всего лишь на пятнадцать градусов. У любого земного пилота бот просто влупился бы в ближайшую скалу или в лес еще при старте. А пилот-Измененный умудряется не только вести машину, но и выполнять любой маневр по траектории, практически совпадающей с идеальной. По прикидкам Олега, отклонения не превышали трех-четырех процентов. В то время как процент ошибки лучших пилотов-землян даже на глиссаде посадки на собственное посадочное поле никогда не опускался ниже десяти процентов. Конечно, за исключением берсерков. Но это уже совершенно другой разговор.