засаде в нескольких ярдах от фонаря, а сам Джаспер вынужденно укрылся за большой трухлявой бочкой чуть ли не на другом конце света. Он был так испуган и напряжен, что совершенно забыл о недоеденной печенюхе «Твитти» в руке. Он не знал, что будет делать, когда явится мотылек. Если все пройдет согласно плану и ловушка захлопнется, тогда все хорошо. А если что-то пойдет не так и жуткая тварь нападет на дядюшку или мистера Келпи, он просто не представлял, как сможет оставаться в стороне. При этом он понимал, что дядюшка, если вдруг Черный Мотылек, страшно подумать, убьет его, лично воскреснет, чтобы наказать Джаспера, вздумай тот сунуться.

Эти мрачные мысли выдавливали невидимыми поршнями из души все хорошее. Тревога с каждой минутой все крепла, а Черного Мотылька по-прежнему не было.

У Джаспера заболела спина, заныли ноги от неподвижной позы, он замерз в своем тонком сюртучке. Мерзкий молочный туман оседал на его лице. Чтобы хоть как-то унять страх и тревожное ожидание, мальчик перебирал в уме все, что читал в книге профессора Гиблинга о Черном Мотыльке – вдруг это могло бы помочь в ловле. Но на ум ему приходили одни только какие-то глупые факты, вроде того, что у Черного Мотылька слезы светятся в темноте, что его глаза приобретают рубиновый оттенок, когда он глядит на северо-запад, что под дождем его крылья начинают будто бы течь, что мясо самки Черного Мотылька ядовито и непригодно в пищу, как будто кому-то в здравом уме пришло бы в голову есть бабочку, и прочие бесполезные вещи…

Дядюшка прервал его мысли. Он вдруг поднял руку и тут же резко ее опустил, давая ему знак: «Внимание!». Что-то начало происходить…

Сперва Джаспер даже не понял, что именно он видит. Это был лишь клок – чернильно-черный клок будто бы взметенной порывом ветра ткани. Черный Мотылек предстал перед ним впервые и поразил его.

Как и говорил мистер Келпи, он был намного меньше Ржавого Мотта из ГНОПМ, но при этом от него откровенно веяло могильным холодом и кромешным отчаянием. Глядя на черную тень, кружащую в кровавом свете фонаря, мальчик вдруг ощутил себя запертым в глухом колодце, из которого никак не выбраться и который постепенно заполняет тьма. Ловушка сработала. Но Джасперу вдруг показалось, что она поймала его самого…

- Ловушка сработала,- кивнул мистер Грей.- Как и в первый раз. Они сделали буквально то же, что и мы с профессором Руффусом в Кейкуте какие-то две недели назад, а эта глупая тварь снова попалась на тот же трюк!

- Я полагаю, это никак не связано с ее интеллектом,- прокомментировал мистер Блохх.- Это ее инстинкт, а свои инстинкты живые существа практически не могут преодолеть. Когда речь идет о противостоянии собственной сущности, тут у многих начинаются очень серьезные трудности. Вот у вас, к примеру, прирожденная и, вероятно, непреодолимая склонность к интригам и убийствам, мистер Грей.

- Никакая это не склонность, а необходимость,- огрызнулся мистер Грей и, поймав себя на мысли, что было бы неплохо столкнуть этого отвратительного человека вниз, с карниза, усомнился в собственных словах. Пересилив свой опасный порыв, он продолжил и попытался вложить в голос как можно больше убежденности: - Вы знаете, зачем я все это делаю.

- Мне кажется, вы делаете это, чтобы покормить голодную тварь в душе, которая с каждым днем становится все наглее и просит все больше добавки. Тварь в черной комнате без окон и дверей, с единственной щелью для писем, куда вы проталкиваете ей обед. Вам нравится ощущение контроля, когда люди делают то, что вам хочется, поступают так, как вы задумали. О, не нужно возмущаться, я ведь вас нисколько не осуждаю! Я понимаю вас как никто другой, поскольку страдаю этой болезнью в гораздо большей степени, чем вы. И в моей душе тварь уже отъелась до размеров окружающей ее комнаты.

Мистер Грей поглядел на собеседника со злостью. И все же он не мог не признать, что в чем-то тот прав – хотя бы в том, что он, мистер Блохх, консультант по претворению в жизнь незаконных и мрачных планов, прогнил намного сильнее, чем какой-то мистер Грей, убивший всего парочку ничего не значащих людей. Если у мистера Грея все его злодеяния можно было с натяжкой списать на необходимость и следование плану, который за него придумали, то мистер Блохх относился к людским жизням совершенно иначе. Для него окружающие были всего лишь куклами, болванчиками, которых при необходимости можно пустить под зубья пилы либо без жалости и сомнения швырнуть в камин. Главное – чтобы они исполняли то, что нужно, эти безвольные детали механизма: кто-то представлял собой рычаг, кто-то – поршень, а кто-то был жалкой крошечной шестерёночкой, которая закручивала и приводила в движение прочие, более массивные колеса.

Мистер Блохх будто подслушал его мысли:

- Колеса… колеса сошли с путей. Что-то у них там происходит.

И верно: до крыши, на которой стояли заговорщики, донеслись громкие отчаянные крики и еще что-то…

- Что-то пошло не по плану…

…Все шло по плану. Черный Мотылек опускался, постепенно приближаясь к источнику света. Линза фонаря была все ближе…

Джаспер застыл и даже попытался унять бешеное сердцебиение – он помнил, что у мотыльков превосходный слух. Хотя не помнил, есть ли у них уши. В любом случае, Черный Мотылек явно не слышал испуганный стук детского сердечка поблизости… или ничуть не менее взволнованный грохот двух взрослых сердец. Словно под влиянием салонного месмериста, он летел к фонарю, завороженный его свечением.

Затаив дыхание, мальчик наблюдал, как он будто бы танцует в полосе кровавого света. Это было невероятное и с тем весьма жуткое зрелище. Все звуки кругом словно умерли, Джаспер позабыл и о времени, и о холоде, и о собственной усталости. Все его мысли были стерты этим кошмарно-прекрасным явлением. Он мог лишь глядеть, и его веки начали болеть от того, как долго он удерживал их раскрытыми.

Чем ниже мотылек опускался, тем сильнее его окутывал багровый свет. Насекомое купалось в нем. Издали казалось, что оно тает, но раз за разом прорехи затягиваются. Фонарь его не жег – и не случайно: специальный светильный газ в баллоне не позволял ни плафону, ни линзе нагреваться. Эту технологию ловцы бабочек уже давно изобрели – им нужны были целые образцы, они не могли позволить себе даже слегка обжечь