Осколки большой фарфоровой вазы, подарка от клиента за третье по счёту из раскрытых дел, ползали по полу, неторопливо собираясь вновь и в единое целое. Скукожившаяся рябина стыдливо выглядывала из-за сундука. А несомненный виновник переполоха, Айвор, нахально валялся на чужой кровати, сбросив сапоги и подперев голову рукой.

Выглядел он исключительно довольным собою и жизнью в целом.

– Что ты тут делаешь? – сходу набросился на него Киллиан, стараясь не засматриваться на босые ноги кузины.

– Любуюсь, – ответил фейри, слегка сощурившись. – И тебе советую. Как, хороший я подарок выбрал? И сторговался, между прочим – за него двенадцать фунтов просили.

Некоторое время в душе боролись два желания – придушить дорогого во всех смыслах компаньона подушкой или махнуть рукой и не портить себе утро. Киллиан искоса взглянул на кузину, которая замерла на месте с растерянной и счастливой улыбкой, разглядывая длинные юбки, и решился: будь что будет.

«В конце концов, я ведь и хотел эти деньги потратить на подарок».

– Очень красиво, – сдался он и признался: – Хотя и неожиданно. Непохоже на тебя – тратиться на кого-то, кроме…

– Себя? – улыбнулся Айвор, точно подначивая. – Во-первых, нужно для дела. На такую очаровательную девицу ганконер непременно позарится. А во-вторых… Признаться, я и себе удовольствие доставил. Когда бы ещё эта неприступная красавица пустила меня в свою постель?

– Не слушай его, кузен, – живо откликнулась Фэй, кажется, нисколько не смущаясь. – Он сам забрался и лёг. Но я рассудила, что если меня там нет – пусть лежит. Не браниться же из-за пустяков?

– Как благоразумно! – с преувеличенным восторгом повторил Айвор и расхохотался, когда Киллиан всё-таки не выдержал и приложил его подушкой.

Начать охоту на «ласкового любовника» решили прямо с утра. Из библиотеки профессор Фоксгловз помощницу отпустил, хотя был недоволен и пообещал вычесть плату. Нив осталась дома на всякий случай – присматривать за хозяйством и не пускать незваных гостей.

– Главное – не поддаваться чарам, – серьёзно наставлял Айвор сосредоточенную Фэй, уже облачённую в новое платье и плащ поверх. – Чары не укол спицей в сердце, сразу не подействуют. Самое опасное колдовство медленно окутывает тебя, как ядовитый аромат, с каждым вдохом проникая глубже. Если увидишь фиалки – ничего страшного, нарвёшь букет – по-прежнему уйти сможешь. Заслушаешься флейту – уже будешь в опасности. А если соблазнишься поцелуем, то тогда наверняка не убережёшь главное своё сокровище. И я не о чести твоей говорю. А об этом, – и он легонько щёлкнул её по лбу. – Ясный разум сохранить важнее всего. И ничего не бойся. Насильничать ганконер не станет, ему согласие нужно, чтоб голодным не ходить. Поняла?

– Поняла, – кивнула она, украдкой потирая место, куда пришёлся щелчок. Киллиану почудилась там бледно-зелёная искорка – но только на мгновение.

Дивное платье сверху прикрыли серым плащом с пропиткой от дождя. Впрочем, яркие синие юбки всё равно кокетливо выглядывали из-под края, притягивая взгляды не только хитроумных фейри-соблазнителей, но и вполне обычных мужчин: праздношатающихся моряков из порта поблизости, работяг, редких богатых бездельников, которых не смущала скверная погода. Однако Фэй на них внимания не обращала – так и шла вперёд и вперёд, к рынку, крепко стиснув корзину и полностью сосредоточившись на том, чтобы не пропустить ганконера. Из-за этого при взгляде на её напряжённое лицо казалось, что она про себя скрупулёзно подсчитывает: хватит ли денег на свежую курицу или придётся брать лежалую?

Близ прилавков же внимание прохожих поослабло. Здесь была такая толчея, что люди больше заботились о том, чтоб кошель уберечь, чтоб не обмануться уловками продавцов и не купить порченый товар, чтоб не толкнуть случайно какого-нибудь пьяного уже с утра верзилу и в лоток торговки рыбой локтём не залезть. Словом, на любование девицами сил не оставалось. Фэй дважды прошлась по рынку, сперва по центральным рядам, а после и по крайним, но никто так и не попытался зазвать её в сторону и тихонько увести на волшебный холм.

– Похоже, ничего, – подытожил Киллиан через час, складывая подзорную трубу.

Расположились компаньоны на крыше часовой башенки, что стояла через две улицы от рынка, на площади. Отсюда было видно большую часть прилавков и большой участок поросшего вереском пустыря за ними. День стоял пасмурный, хотя и не такой скверный, как накануне, но всё же не самый удобный для наблюдений. Даже ярко-синие юбки легко бы потерялись – в толпе, за туманом. К счастью, Айвор странным образом чувствовал, куда сворачивала Фэй, и указывал на неё безошибочно.

– А ведь ходит где-то поблизости, стервец, – с весёлой злостью произнёс он. – Слышишь, фиалками запахло? Силой его не возьмёшь – сбежит, как только заметит… Знать бы, что его не устроило в твоей прелестной кузине.

– Может, твоё колдовство? – предположил Киллиан, вспомнив о зелёной искорке.

– Вероятно, – кивнул фейри задумчиво, приподнявшись на локте. Чёрные волосы скользнули по черепице, и там, где они касались, тонкий мох и лишайник становились ярче. – Или он сыт, или заметил меня издали. Спускайся, друг мой, беги к своей ненаглядной красавице и вели ей идти в библиотеку, к старине Эндрю. А то ведь правда вычтет у неё из платы, как обещал.

– Он ведь уже вычел, – нахмурился Киллиан. – Сказал, когда я к нему зашёл… или нет?

– Мало ли, что кто говорит, – усмехнулся Айвор, прикрыв глаза, словно припоминая что-то приятное. – Эндрю слишком любит красивых девиц, чтобы огорчать их из-за глупых мелочей вроде опоздания на полдня, а Фэй ему сразу понравилась… И не вздыхай так испуганно. Увы, теперь профессор слишком стар, чтобы выражать свою любовь как-то иначе, кроме как взглядами и сердитым ворчанием. Ну, и порою горячими речами.

– Я не вздыхаю, – возразил он из чистого упрямства и тут же поддался любопытству. Тем более что момент был подходящий. – Послушай, а как ты вообще познакомился с ним? Сомневаюсь, что за карточным столом.

Компаньон перекатился по крыше и вытянулся на спине, словно подставляя лицо невидимым лучам солнца. Киллиана передёрнуло – он-то на скользкой черепице удерживался только чудом, передвигаясь с грацией хромой собаки на льду.

– О, это дела стародавних дней, друг мой. Я был наставником его наставника, так сказать, – ответил он, и в голосе его проскользнули нотки грусти. – И после того, как тот умер, я стал навещать Эндрю – сперва мальчишку, затем трепетного юношу с буйными кудрями и весьма горячим сердцем. И приглядывать, конечно. Годы шли, юноша состарился… Теперь, пожалуй, можно сказать, что нас связывает приятельство.

Что-то в его рассказе, простом и безыскусном, как тысячи уже слышанных прежде баек, заставило сердце остановиться на секунду. Так, как оно замирает у вроде бы охладевшего ко всему старика, когда его равнодушный взгляд падает на еле различимое за полынью и чертополохом старинное надгробие, под которым спит полузабытый друг, погибший по молодости, нелепо.