Постепенно тишина вокруг начала отступать; ночь наполнилась музыкой, далёкими голосами, звоном ветров и звёзд. Киллиан подошёл к ложу и бережно прикоснулся ко лбу Айвора, отводя прядь.

– Отдохни, – прошептал он. – Я стану беречь твой покой.

И почудилось ему, что бледные веки дрогнули, и тогда под сердцем у Киллиана расцвели тимьян и клевер.

Волшебство сокрылось, не умерло, а лишь уснуло, а значит – однажды вернулось бы.

В должный час.

***

О доме номер девять на углу Рыночной площади слышали, кажется, все в столице. Невзгоды обходили его обитателей стороной – и войны, и болезни, и бедность, зато удачи им было не занимать. И если б на том странности заканчивались! Старые-старые яблони до сих пор плодоносили, хоть и через два года на третий, а по обеим сторонам от порога лето напролёт цвела наперстянка. Дом этот от века принадлежал одной семье, и каких только глупостей о ней не болтали! Мол, сведущи О’Конноры в колдовстве и даже умеют обращаться в кошек.

Ну да до чего только зависть людские языки не доведёт.

Одно было известно достоверно: хозяйке его намедни стукнуло целых сто двенадцать лет. Вот о ней никто в округе ни одного дурного слова сказать не мог, ведь каждому она хоть раз, но помогла. Внуков воспитала на славу, а теперь взялась и за правнуков – соседки знай к ней за советами бегали…

Майскими вечерами хозяйка надолго задерживалась в саду. Брала пяльцы, но не вышивала, только смотрела вдаль и улыбалась, точно ждала кого-то. Порой к ней присоединялась шумная светловолосая женщина в зелёном платье швами наружу, иногда – мурлыкал на коленях огромный кот. Но чаще она сидела одна; и тогда случайный прохожий мог услышать, как разносится в ночи тихая песня, от которой сердце сжималось, наполняясь равно печалью и радостью.

А однажды в сад вошёл молодой человек, одетый старомодно, в синее и серебряное. Он взял хозяйку за руку и что-то тихо сказал…

Больше никто не видел ни его, ни её.

Вот только песня осталась.

Тимьян и клевер, тимьян и клевер…

К луне лениво прильнули тени,

Оплыл на отмели след олений

И дама в алом раскрыла веер.

Молчанье дола, молчанье неба...

Железом хладным холмы изрыты,

Там жерла пушек кивают сыто,

Нутро мотора ворчит свирепо.

Беспечность танца, забвенье песни...

Иглой под кожу – в долине рельсы,

Озера горьки, проливы пресны,

А дивный отсвет вот-вот исчезнет.

Туманом дышит бессонный север,

У дамы в алом – седые пряди,

А веер наглым юнцом украден...

Сплелись, как войлок, тимьян и клевер,

Тимьян и клевер.