– И ты должен отомстить… Я понимаю, я все понимаю. А что если ты ошибешься, отомстишь тому, кто не убивал?

Недич иронически хмыкнул:

– Ну говори, говори, я слушаю тебя.

– А откуда ты знаешь в таком случае, что стрелял и прикрывал шинелью один и тот же человек? А если на перевале в тот день был еще какой-нибудь идиот?

– Идиот?!

– Ну умник, если тебе так хочется. Я военный, я знаю, как заканчиваются войны. Проходят дни, недели, прежде чем все узнают о перемирии. А некоторые так и не узнают, продолжают воевать годами, как японцы на островах. Откуда ты знаешь, что на Печинаце закончили воевать в тот день?

– Знаю, – рыкнул сержант, – знаю, курва мать, потому что сам сообщил им об этом. Первый и последний раз в жизни послал к врагу человека с белым флагом. Позаботился, курва, как бы чего не вышло. – Недич тяжело дышал. Не воздух, а бешенство со свистом выдыхал его рот. Через полминуты он сумел взять себя в руки. – Мой парламентарий только зря натерпелся страху, – совсем другим тоном продолжил сержант после паузы. – У Султана был радиопередатчик, о мире он узнал дня на два раньше меня. Они уже вовсю праздновали, все поголовно, даже часовые. До того, как Младен пошел на ту сторону, к бабке, человек шесть мусульман спустились с Печинаца. Они пошли по домам через наши посты. Сербы стояли с оружием и не стреляли в них…

– Младен шел к своей бабушке?

– Она вырастила нас, – сказал сержант. – Мальчишка! Он, видите ли, обещал навестить ее, когда война закончится. – В глазах у серба метались багряные отсветы пожара. – Она была старая, болела… Ее даже мусульмане не трогали, хотя знали, что это бабка Мило Недича.

Он замолчал. Замер и я, когда на мое запястье капнула красная теплая капля. Рана на затылке Йованки кровоточила.

– Ты прав, – тихо сказал я, – стрелять в человека – дикость…

– Это убийство, – хмуро уточнил сержант Недич.

– И тот, кто стрелял, пришел с Печинаца?

– На перевале лежал снег. Следы были хорошо видны, затаптывать их было некому. Я пытался спасти Младена, потому и не пошел по следам…

– Спасти? Он еще жил?

Желваки заходили по щекам сержанта.

– Он умер от потери крови… А тот, кто стрелял, спустился с Главы и бегом вернулся на Печинац.

– Значит, ты перевязывал Младена, так? – В ответ Недич вяло пожал плечами: ну перевязывал, ну и что? Честно говоря, я пока и сам не знал, зачем спросил об этом. – То есть сначала ты попытался остановить кровь, а потом накрыл его той шинелью? Ты мне не говорил о перевязке.

– Не говорил, потому что не считал нужным. Перевязка-то при чем, господин Шерлок Холмс?… Слушай, капитан, я ведь тут не на скрипке играю. Речь идет об убийстве…

– В том-то и дело. Могут погибнуть сразу два человека: вот эта женщина и ее дочь. Так что давай разберемся… пока есть время.

Недич усмехнулся:

– А у вас есть вопросы, пан детектив?

– Есть. Ты когда-нибудь видел фронтовиков с пустыми карманами?

Сержант недоуменно воззрился на меня.

– Ах не видел, – ответил я самому себе. – Чем дальше от тыла, тем больше мелочей носит при себе фронтовик. Тряхни любого, и он забренчит запалами от гранат, зажигалками, патронами, разменной мелочью, всякой всячиной, сержант. А в шинели ты нашел одно-единственное фото. Да еще, как ты говоришь, на сердце.

– К чему ты клонишь, Малкош? – прищурился полицейский.

– Есть два варианта: либо хозяин шинели вывернул карманы перед тем, как накрыть раненого, либо… Либо это была не его шинель.

– Откуда же тогда он взял ее: снял с прохожего?

– Это вряд ли, – согласился я. – Был снег. Значит, было холодно. «Макмиллан» – штука капризная, застынет смазка – и пшепрашам… А когда часами лежишь на снегу, смазка непременно застынет. Винтовку нужно во что-то завернуть, и шинель для этого самая подходящая вещь, тем более для такой длинноствольной винтовки.

– Ну хорошо, хорошо, согласен. И что из этого?

– А то, что если ты освобождаешь карманы своей шинели от всего ценного и оставляешь в ней фотографию любимой женщины, – это как-то странно, Ватсон. И уж никак ты не положишь такую фотографию в чужую шинель.

Зловещие огоньки в глазах серба несколько поугасли. Да и ствол «макмиллана» был направлен в землю, а не на Йованку.

– Ну допустим, ты убедил меня, – неохотно признался Недич. – Какой же вывод из этого?

– А такой, что Иованка к убийству твоего брата не причастна. Да ты ведь и сам сказал, что убийца был один. Назовем его по имени – Резник. Это Резник оставил на снегу след, когда уходил с перевала на Печинац… А где же его возлюбленная, сержант? Осталась лежать в снегу на горе Глава? Рыцарь ислама помчался накрывать неверного шинелью, бросив на произвол судьбы свою подельницу?

Сержант Недич болезненно поморщился, пропустив очередной удар.

– Я же говорил тебе, – процедил он, – что не пошел по его следам. Я не мог оставить брата. Там везде кусты, скалы… Может, он только сделал вид, что убегает, а сам свернул потом к Главе. Он ведь знаешь какой хитрый? Он как волк, как оборотень!.. Если уж я, Мило Недич, не смог убить его…

– Да, если уж даже ты… А скажи, пожалуйста, у Младена с собой оружия не было?

Сержант взглянул на меня исподлобья своим единственным налитым кровью глазом:

– Никакого оружия у него не было. Мой брат был шалопаем, но идиотом он не был. Младен знал, куда идет. У него с собой был флаг, белый флаг, капитан.

– Белый флаг?

– А что же тут удивительного? Война только-только кончилась. Вот он и взял его с собой на всякий случай…

– Постой! – Меня как озарило. – Когда это случилось, в какое время дня?

Сержант переступил с ноги на ногу.

– Нет-нет… Прежде чем он дошел до перевала, стало уже совсем светло…

– Было раннее утро и шел снег, ведь правда же? – Судя по лицу серба, я попал в точку. – Утренние сумерки, плохая видимость. И флаг у Младена вряд ли развевался, как на первомайской демонстрации. Я вовсе не хочу оправдывать того, кто выстрелил, но не разглядеть, что в руках у Младена, он мог. Тем более что стрелял он из укрытия, издали…

– Так стреляют на войне, а война уже кончилась, – пробормотал Мило.

– Я не защищаю Резника. Я хочу доказать тебе, что она не имеет с этим преступлением ничего общего.

– Когда фотографируются с такими, как Резник…

– А если это не Резник?… Слушай, Мило, дочки бывают похожими на отцов. Но вот чтобы жены были похожи на мужей, такого я не слышал…

– Что ты сказал?

– А то, что они родственники, черт бы тебя побрал! У них разный цвет волос, но все остальное: форма лица, брови, носы, губы… Посмотри повнимательней!