Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Нет, я… – Что же ответить? Гувернантка в отставке и машинистка? Татьяна права: жизненно важно вывести своих врагов из равновесия. Я припомнила, что читала некоторые американские газеты, которые Годфри иногда приносил Ирен, и там встречались материалы особенно бойкой журналистки с незабываемым именем Бесси Брамбл. – Я… отчаянная репортерша из газеты.
– Нечаянная?
– Я сказала «отчаянная».
– Вы?!
– Ну, нас таких немного, так что не приходится слишком отчаиваться.
– Ни разу не встречал женщин, пишущих для британских газет.
– Я… и не пишу. Я лондонский корреспондент «Нью-Йорк уорлд». – Теперь пусть попробует хоть пальцем меня тронуть. Тогда о пропавшей отчаянной журналистке услышит весь земной шар! Когда-нибудь.
Все восточноевропейские страны попали под перекрестный огонь религий и жестоких завоевательных войн… По всей Польше, Трансильвании, Моравии и Богемии вдоль дорог стоят храмы христианских святых. Однако люди по-прежнему полны суеверий и приносят дары языческим богам и демонам… Здесь каждому все еще чудятся вампиры за дверью и оборотни среди деревьев.
Из дневника
Сумерки вынудили нас зажечь лампу.
При искусственном освещении Ирен обмакнула перо в хрустальную чернильницу и снова начала вычерчивать знакомую фигуру на карте Праги.
Изогнутая линия от музея до Староместской площади огибала справа старинный еврейский Йозефов квартал, завершая букву «P», которая пересекалась с другой буквой – «Х», обозначающей закоулки, где были найдены убитые женщины.
– Трудно поверить, – с сомнением произнесла я, – что безумный убийца выбирал жертв из-за близости к определенным улицам, так чтобы места преступлений образовали определенный рисунок на карте и кто-нибудь догадался его разглядеть.
– Жертвоприношение, как и любые ритуалы, совершаются в предназначенных для этого местах, – возразил Стенхоуп. – Бог велел Аврааму привести Исаака на гору.
– Я не спорю, Квентин, – сказала я, впервые назвав его христианским именем. Нелепо после всех ужасов, что творятся вокруг, цепляться за формальности в отношении друг друга. – Мне кажется странным, что Джек-потрошитель, человек, способный на жестокое убийство, склонен сковывать себя религиозным ритуалом и размещать тела своих жертв в соответствии с духовным символом.
– Согласна, – вступила Ирен.
Она не успела продолжить, как Брэм Стокер перебил ее:
– А по-моему, ничего странного. Вспомните, в убийствах Потрошителя признаки ритуала заметны не только в местоположении трупов: он раскладывал в определенном порядке органы бедных жертв… И самым жутким примером служит размещение внутренностей на плече и прочий кошмар.
Ирен кивнула ему в знак согласия:
– Именно поэтому в преступлении обвиняли евреев: они приносят в жертву животных, из-за чего их считают ответственными и за убийства женщин.
– Масоны тоже под подозрением, – заметил Брэм, – по тем же причинам. Как и у иудеев с их таинственной каббалой, которая пугает и манит христиан, у членов масонских лож есть собственные тайные обряды, которые порождают слухи о заговорах и жестоких оргиях.
– Тем не менее «Хи-Ро» является христианским символом, – напомнила примадонна.
– Что может оказаться резонным, – ответила я, – в том случае, если евреи хотели бы дискредитировать христиан.
– Обычно все происходит с точностью наоборот, – возразила Ирен.
– Именно поэтому, – парировала я, – план мог бы сработать.
– Мне кажется, связь с религией весьма ненадежна. – Квентин сложил ладони лодочкой, прижав указательные пальцы к губам. Молитвенный жест совершенно не соответствовал его словам, но он, казалось, думал совершенно о другом. – По Крафт-Эбингу, на работы которого ты, Ирен, уже обращала наше внимание, человек, убивающий женщин или детей вследствие религиозной мании, действует в одиночку. Однако еще в Лондоне были обнаружены все признаки того, что в преступлениях замешано немало людей, от цыганских гадалок до уголовников.
– А цыгане не религиозны, не так ли? – подхватила я. – У нас, в Америке, их не так много, хотя в последнее время они и попадаются среди иммигрантов из Восточной Европы.
– Цыгане верят в бога, которого называют Дель, – сказал Квентин, – и в дьявола, который именуется Бенг. Кажется, этого уже достаточно, чтобы считать их религиозными. Но более всего они верят в род и судьбу.
– Понятно, почему среди них столько гадалок. Откуда ты так много знаешь об этом кочевом племени? – быстро спросила я.
У меня и в мыслях не было выражать сомнение, но Квентин Стенхоуп уж слишком много знал об экзотике любого сорта, и мне не верилось, что англичанин способен на столь широкий кругозор.
– Все очень просто, Пинк. – Он улыбнулся, столь тщательно подчеркнув мое имя, что прозвучало это как издевательство. Прозвище и в самом деле совершенно не соответствует моему статусу отчаянного репортера и взрослой женщины, но мне даже нравится, когда меня недооценивают. Во всяком случае, раньше нравилось. – Цыгане, или ромалы, как они себя называют, родом из того самого уголка на земле, где я бездарно провел молодость, из Индии.
– Из Индии? Звучит не очень правдоподобно.
– А что правдоподобно в отношении цыган, Пинк? Какое-то время европейцы, встречавшие их, полагали, что народ ромалов явился с Востока, как волхвы: то ли из Турции, то ли из Нубии, то ли из Египта. В действительности же мне приходилось общаться с некоторыми цыганами, и я обнаружил, что основные слова, цифры, термины родства, названия частей тела и прочие понятия совпадают с индийскими. К слову, состав жителей Индии всегда был многонациональным. Еще в десятом веке военные силы тамошних народов собрались для борьбы с армиями мусульман, которые решили, что ислам должен господствовать и в буддийской Индии, и даже за ее пределами на окраинах христианской Европы. В борьбе против ислама наемные солдаты-ромалы были оттеснены на окраины континента. В наше время цыганский народ все дальше уходит на запад Европы: они, как у вас говорят, эмигрируют наподобие ирландцев, поляков, русских и евреев, стремящихся к роскошным сверкающим берегам Америки. Только цыгане покидают настоящий плавильный котел наций – Индию, а теперь и Европу.
Я привел цитату из сонета Эммы Лазарус о статуе Свободы, написанного в тысяча восемьсот восемьдесят третьем году, чтобы собрать деньги на пьедестал, который был построен три года спустя.