Вдруг она крикнула:

— Мы одни?

— Да, — сказал я.

— Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, КАРЛ УВЕ!

Слова как будто шли из самого нутра, из глуби, где она никогда не бывала, или, ладно, бывала лишь несколько раз. Я прослезился.

— Я тебя люблю, — сказал я, но она не услышала; поднималась новая волна.

Стало восемь вечера, девять вечера, десять вечера. В голове не было ни единой мысли, я массировал ее и следил за монитором, но вдруг меня озарило: рождается ребенок! Наш ребенок рождается.

Всего несколько часов, и он будет, будет здесь.

Озарение погасло, остались кривая и цифры, руки и крестец, ритмы и крики.

Открылась дверь. Вошла новая акушерка, в возрасте. За ней шла совсем молодая женщина. Старшая подошла вплотную к Линде, лицо было в нескольких сантиметрах, и назвалась. Сказала, что Линда молодец. Сказала, что с ней практикантка, Линда не против? Линда кивнула и оглянулась в поисках практикантки. Снова кивнула, найдя ее взглядом. Акушерка сказала, что теперь скоро. И что она должна посмотреть Линду.

Линда снова кивнула и взглянула на нее, как ребенок смотрит на свою маму.

— Умничка! — сказала акушерка. — Молодец.

В этот раз Линда не кричала. Лежала и смотрела в воздух большими темными глазами. Я гладил ее по лбу, она не замечала меня. Когда акушерка убрала руку, Линда крикнула:

— ВСЕ?

— Еще немного, — ответила акушерка. Линда поднялась и терпеливо встала в прежнюю стойку.

— Еще час, но может, и меньше, — сказала акушерка мне.

Я взглянул на часы. Одиннадцать. Линда стоит тут уже восемь часов.

— Это все уже можно снять, — сказала акушерка и отцепила от Линды провода и датчики. И вот она стоит, тело, внезапно освободившееся от этого всего, и боль, с которой она сражается, уже не зеленая волна и растущие цифры на мониторе, но то, что происходит внутри ее.

Я только тогда и понял: все внутри ее, и она с этим совершенно одна.

Так оно устроено.

Она была свободна. Все, что происходило, происходило в ней.

— Пошло, — сказала она. Это в ней оно пошло, я сложил руки и сильно нажал ей на крестец. Были только она и только происходившее в ней. Ни роддома, ни мониторов, ни книг, ни кассет, ни курсов, ни коридоров этих, по которым бродили наши мысли, все это не значило ничего, а только она и происходившее в ней. Ее тело было скользким от пота, на голове колтун, белая больничная рубашка сбилась и перекрутилась. Акушерка сказала, что сейчас вернется. Практикантка осталась с нами. Она промокнула Линде лоб, дала воды, принесла шоколад для марафонцев. Линда жадно накинулась на него. Приближалась развязка, она уже чувствовала ее и с нетерпением ждала конца каждой паузы, теперь длившейся короткое мгновение. Вернулась акушерка, пригасила свет.

— Ляг и отдохни, — сказала она.

Линда легла. Акушерка погладила ее по щеке. Я встал у окна. Ни одной машины на улице. Свет фонарей был белым от снега. В комнате стояла тишина. Я обернулся.

Линда словно уснула.

Акушерка улыбнулась мне.

Линда застонала. Акушерка взяла ее за руку, и Линда приподнялась. Взгляд у нее был черный, как лес ночью.

— Ну, давай, — сказала акушерка.

Что-то новое началось, что-то изменилось, я не понял, что именно, но встал у Линды за спиной и снова стал массировать. Схватка шла и шла, Линда схватила маску и жадно вдыхала газ, но он, похоже, не помогал, протяжный вопль вырвался из нее и не кончался, не кончался.

Но все же наступила пауза. Линда выдохнула. Акушерка вытерла ей лицо от пота и похвалила, сказала, что молодец.

— Хочешь потрогать его? — спросила она.

Линда посмотрела на нее и медленно кивнула. Встала на колени. Акушерка взяла ее руку и подтолкнула ее куда-то Линде между ног.

— Это головка. Чувствуешь?

— Да! — сказала Линда.

— Держи руку там, пока тужишься. Можешь?

— Да! — сказала Линда.

— Иди сюда, — позвала акушерка и вывела Линду на середину комнаты. — Вставай вот здесь.

Практикантка подвинула табурет, все время стоявший у стены. Линда опустилась на колени. Я встал сзади, хотя что-то подсказывало мне, что массаж сейчас уже погоды не делал.

Она кричала во всю мощь легких, было задействовано все тело, но руку она держала на макушке малыша.

— Головка родилась, — сказала акушерка. — Еще разок. Тужься!

— Головка родилась?! — сказала Линда. — Ты ведь так сказала?

— Да. Тужься!

Рык, как будто бы не из здешнего мира, вырвался из Линды.

— Хочешь его принять? — спросила меня акушерка и посмотрела на меня.

— Да, — сказал я.

— Тогда подойди и встань вот тут, — сказала она.

Я обошел табуретку и встал перед Линдой. Она смотрела на меня, не видя меня.

— Еще разок. Давай, девочка моя, давай!

Глаза у меня были полны слез.

Ребенок выскользнул из нее как тюлененок, прямо мне в руки.

— ООООООООООООО! — закричал я. — ООООООООООООО!

Тельце маленькое, горячее и скользкое, оно едва не выскользнуло у меня из рук, но практикантка пришла на помощь.

— Она родилась? — спросила Линда. — Родилась?

— Да, — сказал я и поднял повыше к ней маленькое тельце, и она приложила малышку к груди, а я зарыдал от радости, и Линда впервые за несколько часов посмотрела на меня и улыбнулась.

— Кто у нас? — спросил я.

— Девочка, Карл Уве. У нас девочка, — сказала она.

У девочки были черные волосы, они липли к ее голове. Она плакала, я никогда еще не слышал такого звука, это был голос моей собственной дочери, я находился в сердце мироздания, никогда еще я так себя не чувствовал, и вот я в сердце мира, мы все там, в сердце мира. Вокруг нас было тихо, вокруг нас было темно, но внутри, где были мы, акушерка, практикантка, Линда, я и крошечный ребенок, там сиял свет.

Они помогли Линде перебраться на кровать, она лежала на спине, а девочка, уже слегка порозовевшая, приподняла голову и посмотрела на нас. Глаза у нее были как два черных светильника.

— Ну, здравствуй, — сказала Линда. — Добро пожаловать к нам.

Девочка подняла одну руку и опустила ее. Движения у нее были как у ползающих животных, как у крокодила или варана. Потом другую руку. Вверх, чуть в сторону, вниз.

Черные глаза смотрели прямо на Линду.

— Да-да, я твоя мама, — сказала Линда. — А вон папа стоит. Видишь?

Акушерка с практиканткой потихоньку стали наводить порядок вокруг нас, а мы все смотрели и смотрели на живое создание, вдруг появившееся в комнате. У Линды была кровь на ногах и на животе, девочка тоже была испачкана кровью, и от них обеих исходил резкий, почти металлический запах; сколько раз я его вдохнул, столько раз он показался мне странным и незнакомым. Линда приложила девочку к груди, но та не заинтересовалась, она была занята рассматриванием нас. Акушерка принесла поднос, на нем была еда, стакан яблочного сидра и шведский флаг. Они забрали ребенка и, пока мы ели, взвесили и измерили ее, она вопила, но затихла, когда ее снова положили Линде на грудь. Линдина открытость девочке, беззаветная заботливая преданность, которая читалась в движениях, поразила меня, я никогда такой не видел.