Я отпер дверь, вошел, стряхнул с ног полусапоги.

— Привет! — крикнул я.

— Привет, — ответила Линда из гостиной. В голосе ни намека на враждебность.

— Прости, что я так поздно, — сказал я, выпрямляясь; потом снял шарф и куртку и повесил ее в шкаф. — Зачитался и забыл про время.

— Ничего страшного, — сказала Линда. — Я искупала Ванью и уложила, она заснула быстро и спокойно. Повезло!

— Отлично, — ответил я и вошел к ней в гостиную.

Она смотрела телевизор, устроившись на диване в моем темно-зеленом свитере.

— Что это ты в моем свитере?

Она нажала на пульт, выключая телевизор, и встала.

— Я? Видишь ли, я без тебя скучаю.

— Вообще-то я здесь живу. И нахожусь здесь постоянно.

— Ты понимаешь, о чем я говорю, — сказала она и потянулась, чтобы поцеловать меня. Некоторое время мы стояли и обнимались.

— Я вспомнил, как девушка Эспена жаловалась, что его мама ходит в его вещах у нее на глазах, — сказал я. — Она воспринимала это как сигнал, что мама так заявляет свое право собственности на него. И что по отношению к ней это был враждебный выпад.

— Безусловно, так оно и было, — сказала она. — Но здесь только ты и я. И мы же не враги?

— Нет, конечно, ты чего это? — сказал я. — Пойду еду приготовлю. Хочешь красного вина?

Она зыркнула на меня.

— А, да, ты же кормишь. Но один бокал вряд ли опасно? Давай?

— Очень хочется, но пока подожду. А ты выпей.

— Сначала на Ванью взгляну. Она ведь спит, да?

Линда кивнула, мы зашли в спальню. Ванья спала в своей кроватке, приставленной к нашей двуспальной кровати. Она лежала как будто на коленках, выставив попу и зарывшись лицом в подушку, вытянув руку в сторону. Я улыбнулся.

Линда прикрыла ее одеялом, я вышел в коридор, взял пакеты, отнес их на кухню, включил духовку, вымыл картошку, по очереди наколол каждую вилкой, положил их на противень, предварительно смазав его маслом, поставил его в духовку, а кастрюлю с водой для брокколи — на плиту. Пришла Линда и села за стол.

— Я все склеила, и у меня готов черновой вариант, — сказала она. — Можешь потом послушать? Возможно, мне уже просто не надо ничего трогать.

— Конечно! — сказал я.

Линда делала документальный фильм о своем отце, в среду его надо было сдавать. В последние недели она несколько раз брала у отца интервью, и таким образом он вернулся в ее жизнь после многих лет полного отсутствия, хотя от его квартиры до нашей было метров пятьдесят. Я положил антрекоты на широкую деревянную доску, оторвал бумажное полотенце и промокнул их.

— Выглядят аппетитно, — сказала Линда.

— Надеюсь, вкусные, — сказал я. — Не буду говорить, сколько они стоят.

Картофелины такого микроразмера должны были запечься за десять минут, поэтому я поставил на плиту сковородку и кинул брокколи в кастрюлю, — вода как раз вроде закипела.

— Я накрою на стол, — предложила Линда. — Мы будем есть в гостиной?

— Давай, да.

Она встала, достала из шкафа две зеленые тарелки, два бокала и унесла в гостиную. Я пришел следом с вином и бутылкой минералки. Когда я вошел, она вставляла свечи в подсвечник.

— У тебя есть зажигалка?

Я кивнул, нашарил зажигалку в кармане и протянул ей.

— Скажи, так уютнее? — спросила Линда и улыбнулась.

— Гораздо, — ответил я. Открыл бутылку и налил вино в один бокал.

— Очень жалко, что тебе нельзя, — сказал я.

— Глоточек, наверное, можно, — ответила она. — Просто вкус попробовать. Но я потом, с едой.

— Отлично, — ответил я.

По дороге на кухню я снова остановился перед кроваткой Ваньи. Теперь она лежала на спине, раскинув руки в стороны, как будто ее скинули к нам вниз с большой высоты. У нее была круглая как шар голова и короткое тело, а на нем — более чем достаточно жирка. Наша патронажная сестра посоветовала нам в последний раз похудеть Ванью. Например, не кормить ее каждый раз, когда она плачет.

Да, они в этой стране сумасшедшие.

Я оперся о бортик и наклонился к Ванье. Она спала с открытым ртом и сопела носом. Изредка я замечал в ее лице черты Ингве, но потом сходство исчезало, в целом на меня и моих она не походила.

— Красивая, да? — сказала проходившая мимо Линда, коснувшись моего плеча.

— Очень, — ответил я. — Хотя непонятно, что с этим делать.

Когда врач осматривала Ванью в роддоме через несколько часов после рождения, Линда пыталась добиться от нее признания, что Ванья не просто хорошенькая девочка, но что она необыкновенно хороша. Дежурный тон, когда врач наконец согласилась, ничуть Линду не обескуражил. Я взирал на нее в легком изумлении. Так вот что такое материнская любовь — все должно ей подчиниться?

Эх, что за время было! Мы не имели никакого опыта с новорожденными малышами, и любое действие вызывало восторг и страх одновременно.

Теперь-то мы умелые.

На кухне чадила сковородка, масло на ней стало коричневого цвета. Из кастрюли рядом поднимался пар. Крышка подпрыгивала и стучала о край. Я бросил оба куска на зашипевшую сковороду, достал картошку из духовки и переложил в миску, слил воду из брокколи, подсушил ее несколько секунд на сковородке, перевернул антрекоты, вспомнил о шампиньонах, достал еще одну сковороду, кинул на нее грибы и разрезанный пополам помидор и отвернул мощность на полную. Открыл окно, чтобы выпустить чад, и его мгновенно выдуло. Я положил антрекоты вместе с брокколи на белое блюдо и, пока дожаривались шампиньоны, высунул голову в окно. Холодный воздух стянул лицо. Напротив чернели пустые офисы, но по тротуару под окнами молча двигались потоком люди в толстой теплой одежде. Другие сидели за столом в ресторане, никак не похожем на процветающий, а повара, невидимо для них, но не для меня, перемещаясь в соседнем помещении между плитами и разделочными столами, двигались быстро и решительно, без малейших колебаний. Перед входом в джаз-клуб «Нален» собралась небольшая очередь. Мужчина в кепке вышел из автобуса с надписью «Радио Швеции» и вошел в клуб. На шее у него болталась карточка, видимо удостоверение. Я вернулся к шампиньонам и встряхнул сковороду, чтобы перевернуть их. Район этот почти не жилой, здесь в основном офисы и магазины, так что по окончании рабочего дня жизнь на улицах замирает. Те, кто вечером проходят здесь по улицам, идут в рестораны, коих тут множество. Растить тут детей немыслимо. Здесь ничего для них нет.

Я выключил конфорку и переложил грибы, еще белые, но теперь с коричневыми пятнами, на блюдо. Оно было белое с синим кантом и позолотой по краю. Не эталон красоты, но я забрал его себе, когда мы с Ингве делили ту малость, которая осталась от папы. Должно быть, отец купил весь сервиз на деньги от развода: тогда мама выкупила его долю в доме в Твейте, и он одним махом, зараз, приобрел все, что нужно в хозяйстве. Но сам факт, что все его имущество закуплено в один и тот же год, обесценивало все предметы: у них не было иной ауры, кроме внезапно свалившихся денег и разрыва всех прежних связей.