что ты уже умер, Игний, — скалится Видар. — Но меня распирает гордость за то, что моя ведьма не пощадила никого. Так почему я должен пощадить тебя после смерти? — Душа Игния начинает вибрировать. — Я не думаю, что ты станешь Неугодным. Я думаю, что разрежу тебя. Лоскут за лоскутом. Материю за материей, пока ты не расщепишься на атомы. Потом ты вновь соберёшься. И снова рассыплешься. И так до бесконечности.

Всё время, пока Видар говорил, а глаза Кванталиана пылали страхом, от души Игния отрывались мельчайшие куски, крошась и исчезая в небытии.

— Терновые нити принадлежат тебе. На её губах твоя работа? — Видар возвращает своё внимание к бесу. — Лучше скажи. Иначе я залезу к тебе в душу через глаза, а это, увы, не очень приятная процедура.

— М-моя… Но Верховные не чувствуют боли! Ей не было больно, я клянусь, не было! У неёнетсердца!

— У меня тоже, — Видар широко улыбается, оголяя ярко-выраженные клыки.

Кванталиан знал, что ещё немного, и они защёлкнутся на его шее, а по подбородку короля потечёт кровь беса. Его начинает трясти, когда Видар бесцеремонно врывается своими когтями в его душу. Кванталиан чувствовал, как король, не особо заботясь, прорвался в душу через глаза, как без особого труда нашёл оттуда дверь к воспоминаниям, как прочитывал каждое из них и с особой тщательностью всё, что касалось его ведьмы. Бесу казалось, что душу погрузили в Коцит, острые ледяные иглы кололи тело изнутри.

— Ты решил, что имеешь право касатьсямоей Верховной? Ты решил, что имеешь на неё хоть какие-топрава? — глаза Видара недобро сверкают ярким сапфировым свечением.

— Я… Я…

Души заползали внутрь беса через рот, нос, слизистую глаза. Он извивался, кричал так, что его, должно быть, слышали в самом Пандемониуме.

— Ты когда-нибудь слышал малварскую колыбельную? — ухмыляется король.

Он делает несколько шагов в сторону и присаживается на корточки, чтобы снять с головы трупа коронуОсеннего Пламени. В ответ на собственный вопрос Видар получает отрицательные мычания.

— Что ж, у тебя появился шанс. Очень чувственная мелодия. Я услышал её один единственный раз, когда прибыл с визитом после Холодной войны. Какая-то девушка напевала её в саду Ледяных Фигур поместья Бэриморт, а я случайно подслушал с балкона. Тебе повезло умереть под неё.

Он снова начинает насвистывать мелодию, пока эфемерные руки с особым пристрастием, мучительно медленно, вырывали из беса каждый кусочек его материи. Видар даже жалеет, что в этих отщепенцах не было пригодной для службы души, иначе — он бы изрезал и её. Подбородок Кванталиана приземляется у носка ботинок Видара. Тот поддевает висок, убеждаясь, что жизнь покинула беса-предателя.

— Ты не заслужил называть госпожу Верховную по имени, урод, — шипит Видар, брезгливо убирая ногу.

29

Эсфирь медленно моргает. Непривычный для Первой Тэрры холод настораживает сознание. Она осторожно оглядывается по сторонам, замирая на месте. С губ срывается восхищённый выдох.

Это был дом. Она стояла посреди сада Ледяных Фигур, дома. Фигуры мерцали отблесками северного сияния и малварского снега. Вороны, животные, демоны, фигуры неосознанной нечисти, что прятались в лесах — все находились здесь, формируя блестящий лабиринт. То, место, которое особенно дорого для неё.

Эсфирь ещё раз моргает. Она понимает, что это не более, чем сон, но в нём хотелось остаться навсегда. Может, потому что ведьма, наконец, чувствовала покой. А может, потому что отдалённые звуки колыбельной успокаивали сознание.

Она резко оборачивается, и в душе что-то щёлкает. Яркий, счастливый смех окутывает местность, и только спустя несколько долгих секунд, она понимает, что этот смех принадлежит ей. Ведьма срывается на бег, искренне желая, чтобы её тайное место тоже оказалось здесь. Укромная лавочка в своеобразном куполе, закрываемая с двух сторон ледяными деревьями, а сверху — одним из многочисленных балконов замка.

И вдруг всё становится таким, как раньше: холод приятно морозит лёгкие, соболиная накидка приятно щекочет кожу на щеках, утеплённое черное платье струится по белому снегу, заставляя его приятно поскрипывать, а сознание, в первые за последние месяцы, ясное и сверкающее, как лёд.

Эсфирь проводит ладонью по лавочке, смахивая тонкое снежное кружево. На глазах застывают льдинки, а губы сами собой растягиваются в счастливую улыбку. Она дома. Дома.

Здесь нет душащей Первой Тэрры, нет предательства, здесь нет его… Грубого, самодовольного, кровожадного короля, что готов выжать из неё любую выгоду, подставить под удар. Здесь нет того, от кого сердце срывалось в галоп мастистой лошади.

Справа слышится шевеление. Эсфирь замирает, прислушиваясь, как сердце дрожит. Чаще всего здесь её находила мать, а в последствии — Паскаль. За века существования облик родителей практически растворился в разуме ведьмы. Она смутно помнила чувства к ним, самым ярким стало — боль от потери. Но ведьма помнила, что её называли «Льдинкой», как готовили стать принцессой, как родители дарили искренние улыбки, помнила свою последнюю встречу с отцом. А потом — единственными родными людьми во всех мирах стали старшие братья. И, по иронии судьбы, именно от них она вынуждена была бегать, как от огня.

Уголки губ Эсфирь едва подрагивают. Если это сон, она бы хотела обнять родителей и… извиниться. За себя, за свою жизнь, за гордость.

— Я долго искал тебя, — приглушённый голос раздаётся совсем близко.

Эсфирь резко поворачивает голову, чуть ли не сталкиваясь своим носом с носом несносного Кровавого Короля.

«Нет-нет-нет…»

— Это мой сон! А тебя я ненавижу всем сердцем, так что выметайся из него! — Эсфирь надменно отворачивается от него.

Только поздно. Сердце уже сорвалось к его сердцу.

«Да демон дери! Даже здесь!»

Он буквально преследовал её по пятам и чем быстрее она убегала, тем с большим успехом он настигал.

«Может, нужно прекратить бежать?»

Она слышит, как он фыркает, прежде чем улыбнуться. Не доверяя самой себе, Эсфирь снова поворачивается к королю.

Он улыбается. Ей. Улыбкой пятнадцатилетнего парнишки, что смог сорвать поцелуй с заветных губ. Ямочки украсили его щёки, глаза пылали синевой, а в волосах поселились снежинки, что превратили острые шпили сосулек в мягкие, слегка влажные, паутинки.

Зрачки ведьмы расширяются. Он выглядел таким, каким она увидела его впервые — из-под высокой стойки ворота камзола выглядывали чёрные извилистые руны. Кисти рук украшали невероятные узоры, а на некоторых пальцах завитушки создавали имитацию множества колец.

От него веяло непривычным теплом, а в глазах отсутствовал даже намёк на ненависть, только восхищение. Ей. Малварской ведьмой. Его Верховной Советницей.

Эсфирь с ужасом понимает, что в такого, каким он представал сейчас, могла влюбиться не только душа. Она. Целиком и полностью.

— Я больше не хочу догонять тебя, — обескураживающее признание слетает с