В Чахаре этот человек усмирял бунт. Из-за спешности дела войска его были наемные. Он окружил столицу провинции, и накануне штурма ему прислали плату и продовольствие для солдат. Он задержал раздачу платы до взятия города, и все деньги, причитающиеся убитым, положил себе в карман. Но мало этого: он изменил план штурма, и велел брать город в лоб, чтобы убитых было больше!

Народ глухо зароптал.

– Или вот другой негодяй, – продолжал молодой секретарь. – Восемь лет назад он построил мельницу в одном из округов Кассанданы. В округе было еще три мельницы, и все три были сожжены по его приказу его молодчиками, а он заломил неслыханные цены за помол. Один местный чиновник, сострадая народу, выстроил казенную мельницу. Счет за постройку мельницы пошел наверх. Человек, о котором я веду речь, подкупил кого надо, и счет вернулся с такою пометой: «Стоимость постройки, указанная в семьдесят тысяч, явно завышена. Реальную стоимость постройки записать как десять тысяч. Недостающие деньги взыскать с преступного чиновника. Надобности в мельнице нет, окупить она себя не может. Посему, дабы не отягощать казну, продать мельницу за десять тысяч в частные руки, если найдется желающий». У честного чиновника не было ни гроша – он сгинул в тюрьме, а негодяй купил и эту мельницу за седьмую часть стоимости!»

– Имя, и-мя… – заорали с галерей и проходов.

– Арестуйте его, – вдруг завизжал Шимана, – это шпион Арфарры!

«Красные циновки» бросились к оратору, но к ним подскочили люди с красными фонарями в форме орхидей и стали лущить их этими фонарями по головам.

– Куда прешь, – орали они, – дай послушать!

Молодой человек вскочил на алтарь позади Шиманы и, не обращая внимания на поднявшуюся суматоху, звонко продолжал:

– Из года в год люди ставили разноцветные свечи перед духами предков. Этот негодяй через подставных лиц скупил несколько заводов по выделке синего воска, дал взятку в Ведомстве Обрядов и Церемоний, и чиновники постановили, что отныне свечи на домашних алтарях должны быть только из синего воска! Не довольствуясь насилием над живыми, этот человек наживался на наших предках!

– Арестовать его! – верещал Шимана.

– И-мя, и-мя! – заходилась в крике галерка.

– Пожалуйста, – воскликнул оратор, – первый из негодяев – министр полиции Андарз, второй – глава «красных циновок» – Шимана!

Все на мгновенье оцепенели. Святой Лахут стукнул своим посохом о мраморный пол и возгласил:

– Благословен будет человек, говорящий правду!

– Так какого дьявола, – сказал оратор, тыча пальцем в Лахута, – вы восстали, когда эта правда была сказана государю?

– Ты кто такой?! – вскричал Шимана.

– Меня зовут Киссур Белый Кречет, – отвечал юноша со ступеней алтаря, – и я пришел сказать тебе, Шимана, что ты напасно потребовал от государя два миллиона золотом, обещая не допустить штурма дворца!

И прежде, чем Шимана мог отпереться от этакого обвинения (кстати, на этот раз совершенно ложного), Киссур в один прыжок перемахнул с алтаря на стол, за которым сидел Шимана, схватил бунтовщика за волосы, как морковку за ботву, и на глазах у всех отрубил ему голову.

Тут телохранители Шиманы, опомнившись, бросились на Киссура. Юноша запрыгал по столу меж председателей собрания: стрела, пущенная в него, пролетела слишком высоко, из боязни ранить почтенных граждан, и угодила в священную чашу на алтаре. Чаша раскололась с печальным звоном, и белое молоко брызнуло во все стороны. В суматохе черная восьмиугольная шапка слетела с Киссура, и толпа заревела, увидав длинные белокурые волосы варвара.

В зале воцарился совершенный бардак, товарищи Киссура, вскочившие в общей драке на помост, побросали красные фонари и выхватили мечи, – не прошло и времени, потребного, чтобы приложить печать к указу, – все двенадцать сопредседателей, имевших титул бессмертных, были зарублены, и в смерти их не случилось ничего, о чем стоило бы рассказать.

Стража опомнилась и бросилась на выручку к покойникам, но было поздно. Киссур и его люди бежали уже по галерее второго этажа, нырнули в служебную дверь, ведущую на крытый мост, еще мгновение, – и они один за другим, как лягушки, посыпались с моста через вышибленные витражи в реку.

– Что случилось? – спрашивали люди с другой стороны здания.

– Ба, – заорал вдруг кто-то, – красная слобода горит!

Действительно, за рекой над кварталом, где селились сектанты, отплясывала красная ботва, и народ бросился из дворца, кто – спасать свое имущество, а кто – желая нажиться на чужой беде.

* * *

В это самое время в зале Ста Полей перед государем Варназдом стояла депутация из двенадцати горожан. У них была с собой петиция о семнадцати пунктах, которая требовала от государя семнадцати обетов, как-то: вернуть обратно министра Нана, не назначать впредь министров без одобрения Доброго Совета, распространить право храмового убежища на любое жилище, так как человек есть дивный Храм, созданный Богом, и еще четырнадцать пунктов, столь же предосудительных.

– Это все? – спросил государь.

Цеховой мастер, стоявший во главе делегации, поклонился и сказал:

– Ваша Вечность! Еще ходят слухи, что министр Нан убит шпионами, посланнными Арфаррой: если это так, то два колдуна, Киссур и Арфарра, должны быть судимы народом за это преступление.

Государь побледнел под маской, и руки его сжали золотые драконьи головки на ручках трона так, что будь эти драконы живыми, государь непременно б их задушил.

– Народ неправ! – жалобно сказал Варназд, – я прикажу сам разобраться!

Арфарра, стоявший у подножия трона, усмехнулся и тихо сказал Варназду:

– Не спорьте, государь, ибо в данный момент дело обстоит именно так, какова бы ни была истина.

Государь Варназд заплакал и велел принести тушечницу. В это время в зале показался Киссур с тридцатью стражниками. Чареника поглядел на него, не выдержал и сказал:

– Сударь, можно б и не опаздывать на собственные похороны! Да и в одежде надо соблюдать приличия!

Действительно, ферязь молодого временщика, была, вопреки этикету, застегнута наглухо, а через плечо переброшен какой-то не очень чистый на вид конопляный узел, и лицо Киссура, с карим булатом глаз и железной скобой подбородка, было тоже в грязи и юшке. Киссур подошел к главе делегации, взял его за воротник и спросил, как он смеет вести переговоры от имени бунтовщиков.

– Сударь, – сказал горожанин, – не от имени бунтовщиков, а от имени народа.

– Ба, – сказал Киссур, взяв петицию. – Да, так и написано: от имени народа. Только что такое «народ?». В языке ойкумены слово «народ» – синоним слова «земледельцы», у варваров слово «народ» – синоним слова «войско», а в вашей петиции «народ», я гляжу, синоним «лавочникам»?

– Сударь, – сказал с достоинством горожанин, – я не думаю, что вас должны сейчас занимать подобные тонкости, но когда я вернусь, я спрошу Шиману, что мы имеем в виду под словом «народ».