Свидетельские показания мистера Ральфа могут служить типичным тому примером:

«…с доктором Ингамом, то есть Кеннеди, я познакомился после длительной переписки. Он показался мне обаятельным и чрезвычайно состоятельным господином. В Лондоне он останавливался только в лучших гостиницах, и я обедал с ним дважды – в одном случае присутствовала его супруга.

Он рассказал мне о том, что является волонтером-миссионером и что ему довелось ухаживать за умирающим русским, который выдвинул ему крайне необычное предложение, а именно приобрести небольшую ферму в Швейцарии, находящуюся в собственности Литноффа, на территории которой он зарыл драгоценности на общую сумму в миллион фунтов. История, сколь бы невероятной она ни казалась на первый взгляд, получила материальное подтверждение: на ферме проживал его брат. Оба подвергались гонениям и преследованию до тех пор, пока их существование не стало буквально невыносимым.

– В этой истории что-то есть, – заявил мне клирик. – У этого типа, Литноффа, имеется при себе украшение, которое стоит по меньшей мере две тысячи фунтов. Он хранит его под подушкой.

Эта история меня заинтриговала, и, когда доктор поинтересовался, не желаю ли я встретиться с этим человеком, я ответил согласием. При этом с меня взяли слово, что я не расскажу о тайне русского ни единой живой душе.

Доктор Ингам заехал за мною в полночь. Мы приехали куда-то в Блумсбери, и меня провели в очень бедно обставленную квартиру. В одной из комнат находился тяжело больной человек, с трудом изъяснявшийся на ломаном английском. Он поведал мне о том, что за ним и его братом ведется постоянная слежка, что он опасается за свою жизнь. Он не отваживался продать драгоценности в открытую, боясь, что его выследят агенты русского правительства. Предложенный им план, с моей точки зрения, не сулил никакого риска. Я должен был отправиться в Монтре, увидеться с его братом, осмотреть драгоценности и купить ферму, причем в стоимость покупки входило и содержимое сундука. Если я останусь недоволен увиденным или заподозрю что-либо, то ничего не заплачу до тех пор, пока не уверюсь, что дело чистое.

Он показал мне бриллиантовый фермуар и попросил отнести его к оценщику, чтобы узнать его реальную стоимость.

Беседа наша затянулась: говорил он с трудом, и временами нам приходилось подолгу ждать, пока больной переведет дыхание. Я взял с собой фермуар и оценил его, тем же вечером вернувшись к доктору Ингаму.

Именно он предложил, чтобы я вообще не брал с собой денег, а купил аккредитив. Он очень тревожился, по его словам, о моей безопасности.

Безупречный, на первый взгляд, план произвел на меня самое благоприятное впечатление, равно как и тот факт, что риск практически отсутствовал. Он также просил меня сдержать слово, данное русскому, и не говорить никому ни о своих намерениях, ни о нашем плане. Я купил аккредитив, и мы договорились, что я приеду к доктору Ингаму на автомобиле, переночую у него, после чего рейсовым пароходом отправлюсь в Кале и далее в Швейцарию.

В Грейн-Холл я прибыл около шести часов вечера, и его роскошный особняк произвел на меня неизгладимое впечатление. У меня не возникло и тени подозрения в том, что я стал жертвой обмана.

В половине восьмого я присоединился к доктору Ингаму и его супруге за ужином. Я не пил ничего до тех пор, пока не подали портвейн, после чего потерял память и пришел в себя только тогда, когда очнулся в небольшой каменной камере. В каменной нише стояла свеча, а рядом лежали еще с полдюжины свечей и коробок спичек, которые и служили мне единственным источником света вплоть до самого освобождения. В камере наличествовала железная кровать, потертый коврик на полу и умывальник, прочая мебель отсутствовала. Дважды в день двое мужчин, известных мне под именами Томас и Леонард, которые, как я теперь припоминаю, исполняли еще и роль слуг, выводили меня на прогулку в длинный каменный коридор, тянувшийся подо всем зданием. Других пленников я не видел, но знал, что они есть, потому как однажды услышал чей-то крик. Аккредитив у меня отобрали. Самого Кеннеди я видел всего лишь раз, когда он пришел ко мне в камеру и потребовал написать письмо на бланке зарубежного отеля, адресованное моей дочери, в котором я должен был сообщить ей, что со мной все в порядке, и попросить ни о чем не беспокоиться».

Совершенно очевидно, что весь успех плана зависел от молчания и благоразумия Литноффа. Тот был пьяницей, но, пока держал язык за зубами относительно источника денег, не представлял для вымогателей опасности. И только когда он начал болтать о бриллиантовом фермуаре, Кеннеди решил, что ради собственной безопасности они должны заставить его умолкнуть навеки. Они понимали, что игра близится к завершению, и готовили пути к отступлению, но до самого конца надеялись избежать смертоубийства. Наведя некоторые справки, я узнал, что за неделю до своего ареста они анонимно арендовали небольшую яхту. Она ждала их в гавани Дувра, и в случае успешного завершения плана они должны были уплыть на ней спустя несколько дней после моего появления в Грейн-Холле.

Но возникло новое осложнение, когда в ночь смерти Гельпина Кеннеди спустился вниз, чтобы отнести пленникам еду. Двое слуг в тот день были в Лондоне. Они должны были помешать Эдельшейму увидеться со мной. Вполне возможно, что Кеннеди переоценил свои физические возможности или же чрезмерно положился на револьвер, который всегда носил с собой, – он отобрал его у одного из заключенных, Франка Сифилда.

Кеннеди утверждает, что Гельпин, будучи очень сильным мужчиной, набросился на него, не имея к тому никаких причин. Мы никогда не узнаем правды, но все закончилось тем, что он был убит прямо в коридоре. Остальные пленники тоже слышали выстрел.

Ранним утром вернулись двое слуг и увезли труп в Лондон, где и избавились от него в лесу Эппинг-Форест.

Затрудняюсь сказать, когда именно у меня возникли подозрения насчет доктора Ингама. Пожалуй, это случилось во время его первого визита ко мне. Его явная обеспокоенность предстоящим приездом Джоан Ральф, показания Элсби, мой разговор с аптекарем и рассказ Эдельшейма – все это указывало лишь на одно-единственное возможное заключение: совершенно очевидно, что я наткнулся на злоупотребление доверием в особо крупных размерах. А после того, как я изучил схему расположения недвижимости на местности, где находится Грейн-Холл, и навел кое-какие справки относительно старинного замка, подозрение, что я имею дело с масштабным похищением людей, превратилось в уверенность.

Я должен был удостовериться в том, что доктор Ингам и есть Кеннеди, и во время нашей последней встречи в конторе мне пришлось, с сожалением вынужден констатировать, оклеветать его мать. Он, хотя и побагровел от ярости, сумел удержать себя в руках, но продемонстрировал достаточно бурные эмоции, чтобы я понял: мои подозрения справедливы.

Тот же самый трюк я проделал и в Грейн-Холле, но только после того, как зажег магниевую спичку, которая послужила сигналом, заранее обговоренным между мною и полицией, которая, как мне было известно, окружила дом, что пришло время выйти на сцену.