– Картины, которые рисовала не Рогозина. Вилла, в которую бывшую одноклассницу не пустили, как постороннюю побирушку. Фотографии живописнейших мест, ни на одной из которых нет самой Светланы – ни на одной за много лет!

Сотовый возмущенно затрясся в Сашином кармане. Она вытащила его и машинально отбила звонок. Перед ней открывалась картина такой грандиозной мистификации, что она и думать забыла о такси.

– Ты хочешь сказать…

– …что нет никакой Рогозиной-Крезье!

Саша выронила многострадальный телефон. Хлоп! – тот ударился об пол и разлетелся на куски.

Стриженова с Илюшиным уставились друга на друга.

– А кого же тогда убили? – шепотом спросила она.

7

Не меньше минуты Маша пыхтела над цепочкой, запихивая ее в щель так, чтобы та гарантированно не вывалилась. Ей вовсе не хотелось, чтобы семейную реликвию Аномалии присвоила себе горничная, обрадовавшаяся неожиданной находке.

Получилось не сразу. Во-первых, цепочка выскальзывала из рук, словно ее кто-то настойчиво выдергивал раз за разом. Во-вторых, из щели несло сквозняком, который неприятно холодил пальцы.

Ладно бы дуло из окна, думала Маша. Из оконных щелей – тоже понятно! Но здесь-то стена, да к тому же толстая. Откуда сквозняк?

Наконец ей удалось справиться с непослушной цепочкой. Маша вытерла пот со лба и выдохнула. Все, первая и самая маленькая часть замысла выполнена. Осталось самое сложное и тягостное.

«Ты уверена, что хочешь покрывать убийцу?»

«Я не хочу. У меня просто нет выбора».

В конце концов, подумала Маша, я не обязана делать за следователя его работу. Если он сам придет к выводу, что убийца – Липецкая, тем хуже для нее.

Она представила себя перед Викентьевым, брюзгливо оттопырившим нижнюю губу. «Как вы объясните, Елина, что скрыли от следствия важную улику?»

Какую еще важную улику, холодно осведомилась Маша у воображаемого Палсергеича. Цепочку на елке мог забыть кто угодно и когда угодно.

«Это доказательство причастности Анны Липецкой!»

Не глупите, Палсергеич, высокомерно усмехнулась Маша. Цепочку у нее могли украсть и подбросить. Или – еще вернее! – украшение могло болтаться на этой ели с самого утра, если Липецкая отправилась на прогулку и потеряла его. Где, товарищ Викентьев, вы усматриваете связь между цепочкой и убийством? Это же не нож с отпечатками пальцев!

Внезапно Машин победный диалог с бледнеющим Викентьевым засбоил на полуслове. Аргументы, которые Маша приводила в качестве оправдания, обрели пугающую правдоподобность.

Действительно, с чего она взяла, что Липецкая потеряла цепочку, когда затаскивала тело под ель?

Уверенность Маши в том, что имя убийцы ей известно, резко пошатнулась. К тому же она вдруг ощутила непреодолимое желание как можно скорее уйти из подсобки. Свет ламп накаливания показался безжизненным и вымораживающим все вокруг.

Жутковатая фантастическая картина проникла в ее сознание. Ей представилось, что нет никакого отеля. Есть лишь крохотная комнатка, погружающаяся, как батискаф, в бездонную Марианскую впадину ночи. И она внутри – маленький глупый исследователь, не знающий, на что себя обрек. Плоская фигурка, добровольный узник камеры, из которой нет выхода.

Маша прижала руку к заколотившемуся сердцу. Во рту пересохло.

Все отдалилось на бесконечное расстояние: спящий Сергей, Макар, Мотя Губанова, красавица Стриж, парк, фонтан перед отелем… Ее уносила вниз гробница, три метра на полтора, проваливалась в бесконечность, где нет ни жизни, ни света.

Маша, задыхаясь, обернулась к окну. Звезды!

Они сияли за окном. Но Маша, холодея, поняла, что видит светящийся планктон в морской толще.

Батискаф падает, падает, падает. Километры воды над ним поднимаются, как гора. Еще чуть-чуть – и ее раздавит.

Часть сознания отстраненно фиксировала происходящее, часть скорчилась от ужаса, умоляя о спасении.

«У меня приступ паники!»

«Спасайся!»

«Спокойно! Дыши! Ровно дыши! Это клаустрофобия, сейчас пройдет».

«Я умру, умру!»

«Надо выйти отсюда, сейчас же».

«Мне некуда бежать!»

Сердце отбивало в груди такую чечетку, что у Маши затряслись руки. «Господи, что происходит?!»

«Выбей окно! Выбей окно! ВЫБЕЙ ОКНО!»

Она уже не могла разобрать, чей это голос.

Дверь, коротко скрипнув, отворилась. На пороге выросла знакомая фигура.

Едва это случилось, едва открылся тусклый коридор с ободранным плинтусом, а в подсобке повеяло запахом свеженачищенной обуви, Машин панический приступ как рукой сняло. Осталась только слабость и чувство тошноты, будто ее укачало в автобусе.

Горничная застыла на пороге, явно озадаченная открывшейся картиной: Маша в пижаме, сидящая на полу каморки.

– Здравствуйте. Мне тут стало не очень хорошо… Я сейчас…

Маша вцепилась в подоконник, собираясь подняться. К ее удивлению, женщина не двинулась с места, чтобы ей помочь. И вообще никак не отреагировала на происходящее. Она выглядела какой-то окоченевшей, заторможенной, и поэтому Маша взглянула на нее еще раз, пристальнее, за несколько секунд до того, как выпрямилась во весь рост.

Получилось, что она смотрит снизу вверх. И вдруг ракурс и свет сотворили поразительное превращение. Словно кто-то прошелся ластиком по заляпанному рисунку, стирая грязь, нанесенную временем, и в одутловатом испитом лице проявились черты другого, прекрасно знакомого Маше.

Маша покачнулась – на этот раз не от слабости, а от изумления.

– Ты? – недоверчиво прошептала она, вглядываясь в горничную. – Ты?! Не может быть!

Женщина, до этого смотревшая исподлобья, вскинула голову. Зеленые, как трава, глаза вспыхнули на свету.

– Привет, Куклачев! – почти весело сказала Света Рогозина.

8

Поздно.

Я больше ничего не успеваю сделать.

Они стоят друг напротив друга, и на лице Маши Елиной изумление сменяется пониманием. Наконец-то она прозрела!

Но это прозрение ее убьет.

Нет, ее убьет эта женщина, кажущаяся неузнаваемой, а на самом деле изменившаяся за прошедшие годы меньше, чем любая из них. Она всегда умела собраться в минуту опасности, выставить вперед все лучшее, что в ней есть, подобно клинку.

Но сейчас ее лучшее – это готовность на все. В ней нет ни доброты, ни жалости. А страх разоблачения сделал ее очень, очень сильной.

Невозможная ядовитая смесь из ужаса и упоения властью переполняет ее. Она убила меня – и осталась безнаказанной. Расправилась с Лосиной – и никто ее не заподозрил. В эту секунду ей, ослепленной страхом и торжеством, кажется, что она умнее всех, хитрее всех, что она всегда будет на шаг впереди! Осталось лишь убрать последнее, внезапно возникшее препятствие – и она свободна, свободна!