Последним оплотом, где наемникам во главе со своим господином еще удавалось удерживать линию обороны, был вход в главное здание замка. Туда спешили вырвавшиеся из окружения солдаты; только там еще гордо развевался продырявленный стрелами и оборванный по краям штандарт сокола; туда, взвалив на плечо, хромающий Артур потащил лишившуюся сознания Флейту, и именно туда Пархавиэлю было уже не успеть. Трое крепких солдат преградили ему путь, отгоняя остриями длинных копий к обрыву. Совсем рядом, в каком-то десятке шагов справа, вел неравный бой граф Гилион, прижатый спиною к стене, прикрывающийся половиной щита и отражающий уже далеко не все удары.

«Не успеть, к замку уже не успеть, – быстро оценил ситуацию гном, отводя круговым движением топора примитивные, но чрезвычайно опасные тычковые удары в брюшину. – Рыцарь… как уж там его? Гилион, кажется… Нужно пробиться к нему, помирать веселее вместе. Уж такой мы забавный народец, гномы, противно нам подыхать в одиночку!»

Топор на долю секунды запоздал, острие копья прошло сквозь не до конца поставленный блок и немного царапнуло округлый живот гнома. Пархавиэлю вдруг стало как-то обидно, что скуластый, рябой деревенщина в рваной кольчуге осмелился покуситься на святая святых. Рассвирепевший гном запустил топор в ухмыляющуюся физиономию обидчика и ловко подхватил громоздкое, тяжелое древко, выпавшее из разжавшихся рук трупа, так и представшего перед ликом смерти с ехидной улыбкой на попорченном лице. С копьем в руках дело пошло проще, хотя Пархавиэль и не привык сражаться таким большим, неповоротливым оружием. Второму стражнику Зингершульцо заехал с разворота тупым концом копья по зубам, а третьему, пытавшемуся прижать оружие разбушевавшегося гнома к стене и поэтому неосмотрительно сократившему дистанцию, – выбил глаз и сломал скулу одним сокрушительным ударом грозного кулака. Затем гном отбросил копье, вырвал свой топор из черепа трупа и поспешил на помощь слабеющему, но не сдающемуся графу.

– Двинь задом, сиятельство! – прорычал гном, прорвавшись к окруженному Гилиону. – Сам тощ, как жердь, а вон сколько места занимаешь!

– Чего приперся?! Не видишь, что ли, кончено со мной! – прокричал в ответ граф, парируя сыпавшиеся уже не так интенсивно, как прежде, удары.

Из щелей стальных лат хлестала кровь, Гилиону крепко досталось. По тому, что все больше и больше врагов атаковало не рослого рыцаря, а его, Пархавиэль понял, что дело совсем плохо: через минуту соратник потеряет сознание, а еще через две или три пятеро оставшихся в живых стражников превратят его тело в отбивную и рубленую котлету, а отдельными местами в фарш…

– Пробивайся к замку, еще успеешь! – Голос графа уже походил на стон и срывался на хрип.

– А мне подыхать без разницы где, но здесь веселее! – ответил гном и мощным финтом из-под низа отрубил руку ближайшему солдату.

Внезапно острая боль пронзила левую ключицу, Пархавиэль упал на колени, но не выронил топора. Над головой просвистел вражеский меч, неумолимо несущийся точно ко лбу. Зингершульцо вдруг понял, что это конец, ему не успеть отвести удар или поставить блок. Однако в тот краткий миг, когда гном уже прощался с жизнью, находившиеся поблизости люди и предметы вдруг исчезли, глаза и гортань стал щипать едкий туман, настолько густой, что за ним ничего не было видно. Призрачная субстанция белого цвета, местами с грязно-фиолетовыми разводами, отступила так же быстро, как и обволокла его тело.

Неизвестно, сколько прошло времени, но мир вокруг изменился. Пятеро стражников куда-то исчезли, то ли мертвый, то ли потерявший сознание граф лежал возле стены, крепко сжимая в руках окровавленный меч и обломок щита. Отряды врага подавили сопротивление на стенах, и теперь бой вяло протекал внутри самого замка. Весьма предсказуемый финал, но было еще что-то, какое-то обстоятельство, которое Пархавиэль не смог сразу понять, но которое в корне изменило ход сражения.

Стражники на стенах и во дворе вдруг забеспокоились, забегали, замахали руками. Их командиры стали щедро раздавать затрещины, пытаясь прекратить панику и призвать солдат к порядку. Снова завыла труба, на этот раз подавая сигнал общего сбора; оставшиеся по ту сторону рва стражи порядка со всех ног бежали в замок; десяток солдат пытался закрыть заклинившие ворота. И тут Пархавиэль увидел возле опушки леса тоненькую полоску, которая быстро приближалась и росла, постепенно принимая очертания огромного конного отряда. На кончиках опущенных в боевую позицию пик развевались штандарты, много штандартов, разные, но среди них не было ни имперской символики, ни цветов герцога-управителя.

Истекающий кровью гном стоял на краю стены, опираясь на сослуживший верную службу топор, и наблюдал, наблюдал, как всадники налетели на лагерь стражей, растоптали, в буквальном смысле слова, жалкие попытки сопротивления, а затем развернули коней и помчались к распахнутым настежь воротам замка, где блюстители порядка и законности уже побросали оружие.

То ли внутренний голос, то ли иное, непонятное чувство заставило теряющего сознание Пархавиэля оторвать взор от разгромленных бивуаков со снесенными, растоптанными палатками и посмотреть вверх. В небе парила какая-то птица, возможно сокол, парила высоко, красиво, и казалось, что она вот-вот достанет крылом солнце.

Двенадцать часов в седле выдержит далеко не каждый. Ноги с непривычки одеревенели, поясницу ломило, а лицо горело, овеваемое стылым ветром. Фламер давно уже проклял норовистую кобылу, невзлюбившую его и то и дело выделывающую подлые фортели, и не менее своенравную баронессу, спешившую попасть в Нисс, и поэтому не жалеющую верных слуг, которым, пока она нежилась на мягких подушках сиденья кареты, приходилось натирать зады о жесткие седла. За двенадцать часов они сделали всего три остановки и то не дольше десяти минут; ни тебе поесть, ни оправиться, не говоря уже о других, более важных потребностях.

Анри постоянно чувствовал на себе холодные, подозрительные взгляды солдат. За ним следили, его изучали во время пути, отслеживали каждый жест, каждый поворот головы в сторону простиравшегося вдоль дороги леса. При таких обстоятельствах бессмысленно было даже пытаться избавиться от коммуникационной сферы. Как только рука тянулась к дорожному мешку, Анри сразу чувствовал на себе взоры нескольких пар недоверчивых глаз. Работа шпиона тяжела тем, что слежка входит в привычку, становится нормой обыденной жизни. Если бы даже баронесса и не приказала своим холуям присматривать за ним, то они занимались бы этим добровольно, просто потому, что иначе не могли. Боязнь заговоров быстро превращается в манию, в болезнь, от которой уже не найти лекарства.

Погода за время пути несколько раз изменилась: сначала глаза слепило яркое солнце, затем шел дождь, потом повалил хлопьями снег. Отряд ехал полем, лесом, мимо какого-то озера, вдоль речушки и, наконец, опять въехал в лес. Юго-западную часть провинции Анри не очень хорошо знал, но ему почему-то казалось, что они направлялись не к Кании, а забирали намного западнее, как будто хотели проехать через объятую мятежом провинцию Мурьесу, закрытую для всех, кроме имперских солдат.