– Думаешь, мне нравится причинять тебе боль? Сделай правильный выбор. Это в твоих интересах.

Я молчала. Я не выдержу еще одного ожога. Я умру.

– Уверен, ты не захочешь помнить о том, что я с тобой сделаю. Поэтому просто выпей это. И попадешь на радугу. Ну, что выбираешь?

Меня било в лихорадке. Я кивнула на бутылку.

– Молодец. Правильный выбор. Нельзя лишать человека права выбора, не так ли? И помни: это сделала ты, а не я. Я предлагал тебе пойти другим путем.

Он протянул мне бутылку, я взяла ее трясущимися руками.

– Ты должна выпить все.

Я выпила всю воду. Она была безвкусной, как обычная вода. Почувствовала, что внутри у меня стало что-то происходить. Я перестала слышать звуки – в ушах нарастал гул. Все вокруг было слишком ярким, хотелось закрыть глаза и уйти в забытье.

Стас отошел от меня и сел у костра спиной ко мне. Он стал вытаскивать из-под костра железный лист.

Листы железа сюда специально притащили Серега с Антоном, чтобы развести на них костер и случайно не поджечь деревянные шпалы.

– Что ты сделаешь со мной? – едва шевеля губами, спросила я.

– Уничтожу тебя, – тихо сказал он и выбросил вперед железный лист с горящими углями.

Я видела, как в лицо мне летят тысячи сияющих огоньков. Я не чувствовала боли. И вообще ничего не чувствовала. Я была уничтожена.

«Гореть тебе в аду, Стас Шутов», – пронеслось в моей голове, прежде чем я провалилась в пустоту.

Он сидел на мосту и задумчиво смотрел на нее. Ее волосы спутаны, лицо в черных разводах и царапинах. По всему телу – синяки. Красивое платье все грязное и рваное.

Ее глаза закрыты. Она была без сознания.

«Ну? И чего теперь, Шутов? Ты этого добивался? И чего теперь ты будешь с ней делать? – спросил он сам себя. – Она лежит перед тобой. Такая жалкая, такая маленькая. Вокруг – ни души. Идеальные условия для преступления, не так ли? Но что же ты собрался с ней делать?»

Он не знал. У него не было четкого плана, он просто продолжал сидеть и смотреть на нее. Почему-то он вспомнил об отце. Хмыкнул.

«Мужчина, который поднял руку на женщину, больше не мужчина. Он в первую очередь унижает сам себя. Это позор, вечный позор, который ничем не смыть».

Этот разговор состоялся, когда Стасу было тринадцать. Он тогда в школе оттаскал свою одноклассницу за волосы по всему кабинету. За что? Он уже не помнил. Может, она посмеялась над его уродливым шрамом. Или над тем, что он стал плохо слышать. И то и другое было веской причиной для того, чтобы вывести его из себя. Так что она сама виновата, и он ни о чем не жалел. Слова отца не сильно его впечатлили.

«То есть мальчиков бить можно, а девочек нет?» – спросил он тогда.

Дальше отец углубился в длинные нудные размышления о том, что мальчиков тоже бить нехорошо, но в жизни бывают разные ситуации…

«А если меня одинаково бесят и те и другие? Почему я не могу одинаково бить обоих?»

Бессмысленный спор мог продолжаться долго, но тут вошла мама и позвала их обедать.

Этот разговор случился уже после того дня. «Тот день», «тот день, когда это произошло», – так стали называть родители и врачи день, после которого все его время поделилось на две части. Время «до» и время «после». Не только время, но и целый мир раскололся. Раскололось его сознание, вся его сущность. Раскололась даже его семья. И его дружба.

Он посмотрел вдаль, на водную гладь. Река причудливыми изгибами тянулась к горизонту. Солнце подсвечивало воду, окрашивая ее в золотистый цвет. Ветер медленно раскачивал верхушки деревьев.

Стас хмыкнул.

«Прямо находка для какого-нибудь гребаного художника».

Красота природы не впечатляла его. Он равнодушно отвернулся, стал осматривать ржавые конструкции моста, возвращаясь к своим мыслям.

Тот день показал ему, насколько несправедлив мир и насколько жестоки бывают люди. Но вместо того чтобы что-то извлечь для себя из этого, сделать какие-то выводы, вести себя осторожнее в будущем, он не заметил, как и сам заключил себя в такую же оболочку жестокости и злобы. Когда это произошло? Когда он изменился? Он не помнил.

До того дня он был абсолютно счастливым человеком. Он рос в полной крепкой семье. До того дня у него и в мыслях не возникало обидеть девочку. Глядя на образцовые отношения отца и матери, он делал для себя какие-то выводы. Отец всегда относился к маме как к королеве и приучал Стаса уважать и боготворить женщин.

После… для него уже не было особой разницы. Он бил тех, кто его бесил. Мальчики, девочки – без разницы. Только лет в пятнадцать, видя свое отражение в зеркале, он стал понимать, что, в принципе, ему с такой внешностью от девочек можно получать куда большую пользу для себя, если обходиться с ними по-человечески.

Он снова посмотрел на нее.

Интересно, что бы сказал отец, увидев, что он сделал с ней? Он попытался представить его лицо. Это показалось ему забавным, он даже улыбнулся.

Наркотик постепенно стал отпускать его… притуплялись чувства, накаленные до предела его действием.

Что он чувствовал к этой девочке?

Он ненавидел ее. Ненавидел ее преданный щенячий взгляд. Ее печальные глаза постоянно твердили ему: «За что? Что я сделала?» Этим она постоянно напоминала ему о том, какая же он мразь.

Она была виновницей всех его несчастий.

Сначала он ненавидел ее за трусость и предательство. А потом стал понимать, что ненавидит ее не за это. Она просто напоминала о его жутком прошлом. О том страшном дне. Она была единственным человеком, который был с ним в те страшные минуты. И каждый раз, глядя на нее, он будто заново переживал весь ужас того дня.

Она напоминала, что когда-то он был другим человеком. Пыталась взывать к его совести. Она бередила его старые раны.

Глядя на нее, он видел тот день. Видел своих мучителей. Причиняя ей боль, наказывая ее, он наказывал своих мучителей, хотя разумом понимал, что это невозможно.

Лучше бы она никогда не возвращалась, так было бы лучше для них обоих.

Он пытался убедить себя, что ему плевать на эту девчонку, что все, что он чувствует к ней, – это злость и ненависть. Если бы она хоть чуточку помогла ему тогда, все могло быть по-другому. Его жизнь не пошла бы по параллельной прямой.

Он пытался убедить себя. Но… Отчего при взгляде на нее что-то до боли скребло у него внутри? Что-то кричало, плакало, рвалось наружу, пыталось пробиться сквозь железную оболочку равнодушия.

Да. Одновременно с ненавистью он испытывал к ней что-то теплое, нежное. Ведь она… его прошлое. Она представляла собой «мир до того дня». А мир до того дня был прекрасным, он это помнил. Все то время было прекрасным. И она. Она прекрасна.