– Изыди, тебе говорю! – вновь прокричал Сашка, понимая, что тот хитростью своей хочет завлечь его в свои сети.

Хоть и цепенел от ужаса, от одного его дыхания и взгляда, оборотился к иконам, рухнул на колени и принялся вычитывать девяностый псалом.

– …Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися: оружием обыдет тя истина Его.

А за спиной, слышит, уже и крылья перепончатые расправляются. И вонь смердящая полнит жилище его. И голос, уже совсем не детский, но порочный, хриплый вещает ему грозно на языке чужом:

– Και θέλει στερεώσει την διαθήκην εις πολλούς εν μιά εβδομάδι· και εν τω ημίσει της εβδομάδος θέλει παύσει η θυσία και η προσφορά, και επί το πτερύγιον του Ιερού θέλει είσθαι το βδέλυγμα της ερημώσεως, και έως της συντελείας του καιρού θέλει δοθή διορία επί την ερήμωσιν[121].

– Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тме преходящия, от сряща, и беса полуденнаго, – горячечно, в голос молился Сашка, то и дело осеняя себя крестным знамением. – Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится, обаче очима твоима смотриши, и воздаяние грешников узриши.

Тем временем голос совсем иной послышался позади него. Женский.

– Сыночек, иди сюда. Обними свою маму. Мне очень больно, сынок. Жжет!.. – закричала пронзительно, словно раздирают ее на части. Истязают силы темные.

Но и тогда – не обернулся назад. Все стоял. Взывал на подмогу Христово воинство, как некогда поднимал и наводил на цель всю огневую мощь «полтинника» – пятидесятого смешанного отдельного авиационного полка.

– Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси прибежище твое. Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему, яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих.

Глухим хлопком со звоном стеклянным взорвалась сперва лампочка. Затем и другая. Мрак непроглядный окутал жилище его. Только лампадка под образами освещает суровый лик Спасителя и любящий – Богородицы. Неподъемное иофановское кресло Лунатика с легкостью необычайной пронеслось позади через всю комнату. Стаей хищных птиц, шумно размахивая страницами, полетели с полок книги. А следом и сама полка со стоном протяжным обрушилась вниз. Ожили и заскрипели половицы второго этажа под множеством ног, словно толкалась в безмолвном танце темная рать. А потом и музыка вдруг послышалась. Дремотная. Дурная. Знакомая еще с подростковых пластинок «на ребрах». Он узнал. «Без пощады».

Стонет лестница под тяжестью тел, сонно бредущих навстречу. Все ближе музыка «цепелинов». Все громче голоса, что воют гимн свой бесовской во все глотки, да вразнобой: кто младенческим голосом, кто старческим, кто истерическим, бабьим. Слышит их Сашка совсем рядом. Столь близко, что воздух гнилостный, что истекает из чрев их вместе с беспощадными словами, окружает его со всех сторон густым мороком. Глушит. Дурманит.

стонут супостаты, —

Тут и гусиный труп, что принес ему гостинцем Сатана, поднялся из корзины. Крылья ощипанные расправил. Культями обрубленных лап по доскам сучит. Шеей крутит обезглавленной. Гузкой вертит бесстыдно. Танцует.

– Шибче, Сашка! – орет визгливо позади материнский голос. – Шибче, сынок! Покажи им, какой ты герой!

А тот и рад стараться. Вертится волчком, то и дело распахивая выпотрошенные внутренности. Скачет мелким бесом. Колотит культями под бесовскую дудку.

– Гусак ты, а не герой! – гогочет позади кто-то из бесовского племени.

– Гусак Советского Союза, – вторит ему другой.

– В печку гусака! – орет третий.

– В жаровню! В геенну его! На угли! – подхватывают остальные.

– На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою, на аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия, – шепчет Сашка обессиленно, будто позади – бесконечный марш-бросок, ярая битва.

Это чувство он помнил еще с войны. С той самой бойни среди панджшерских скал, когда, казалось, огонь, и смерть, и ярость – они повсюду. И нет никаких сил. Только смирение. Со смертью. С неизбежностью конца. В это мгновение и снисходит на воина Дух Святой. Божественная благодать. Дарует силы. Дарует еще один, последний, магазин патронов и пару гранат в окровавленной разгрузке убитого товарища. Зазевавшегося духа, перезаряжающего автомат. Старую чинару, что прикроет тебя от огня. «Вертушку», что вынырнет наконец из-за скалы. И спасение. Верить! Несмотря ни на что! Ни на кого не глядя. Верить даже тогда, когда кажется, что никто уже не поможет. Все оставили. Даже Бог. Верить в самый последний свой час на этой земле. Окунаясь в тонкую пленку, что разделяет жизнь прошлую и жизнь вечную. Верить. И Он спасет.