«Ну, зеленая, сама пойдешь?» Фигушки, если головка и пошла, то по женскому половому органу — хреновенькая сталь смялась, от фасонных эксцентрических отверстий осталось одно воспоминание, и средство от воров на деле оказалось средством от хозяев.

«Это мы, блин, еще посмотрим». Снегирев живо открутил обычные гайки, поддомкратил «мышастую» и принялся с энтузиазмом будоражить колесо, чтобы стальная возмути-тельница спокойствия отвернулась. Ничего подобного, секретное устройство и не собиралось капитулировать, удерживая диск с угробленной покрышкой мертвой хваткой, крути не крути.

«Что-то день сегодня не того. — Снегирев выпрямился, вытер рукавом вспотевший лоб и, вздохнув, посмотрел на часы: — С гражданина Ведерникова уже, наверное, ремни режут или кастрировали наполовину, впрочем, нет, не кастрировали, до Ириновского ехать около часу. А я тут при зубиле с болтом воюю. Постой, постой, ведь правда при зубиле». Он присел на корточки и занялся колесом по новой. Похоже, и на этот раз человеческий гений победил.

То, что было

Фрагмент восьмой

В ресторане царил полумрак. Ярко освещена была только сцена, на которой голые, как в бане, девушки, взявшись за руки, плавно водили хоровод. Балалаечник, прикрыв срам одним лишь шарфом цвета полкового знамени, лихо наяривал «Ты не шей мне, матушка, красный сарафан», и по всему было видно, что маманя так и не сподобилась.

Народу в ресторации было немного: во-первых, заведение дорогое, а потом, будний день, да еще, наверное, тяжелый, понедельник. В окружении пристяжных чинно ужинал грузинский вор в законе — солидный, убеленный сединами батоно. Пара фирмачей с энтузиазмом рубала осетрину и поглядывала с вожделением на сцену, а у барной стойки тянули свое шампанское путаны не экстра-класса, конечно, но приличные весьма и вяло переговаривались друг с другом:

— Нищак голимый, бля, в натуре, полный облом.

Шалаевский и Петруччио разместились вдалеке от сцены и на мелькание роскошных задниц особого внимания не обращали. Кроме них за столом сидел лысый кавказец по имени Тенгиз и плотный улыбчивый очкарик Борис Васильевич, то ли отставной комитетский, то ли из бывших «помидоров», не разобрать. Пили «Шардоне», ели персики и поначалу о деле не говорили. Наконец Борис Васильевич закурил и, покосившись на кавказца, начал издалека:

— Петя, я знаю тебя как человека слова и дела. — Осознав, что ляпнул несколько не то, он кашлянул и, криво усмехнувшись, продолжил: — Короче, у Тенгиза есть к тебе деловое предложение, очень серьезное предложение. Остались у тебя в загашнике склады с оружием?

— Склады с оружием? — Петруччио сделал удивленное лицо и, откусив персик, стал яростно жевать. — Пусть скажет, что нужно. Конкретно.

Борис Васильевич выпустил струйку дыма и кивнул кавказцу:

— Скажи, Тенгиз.

— Дорогой, нужно оружие, очень много оружия. — Он отставил фужер в сторону и развернул обе ладони к небу. — Ты говори, что есть, я скажу, что надо.

— Так не получится. — Петруччио допил вино, чмокнул губами и качнул головой: — Если я вскрываю склад, ты берешь все, а иначе не катит.

— Хорошо, дорогой. — Тенгиз глянул вопросительно на очкарика, и тот, кивнув подбородком, опустил веки. — Говори, что есть, я записываю.

— Десять тысяч винтовок «маузер». Оружие пристреляно.

— Слушай, дорогой, откуда винтовок столько?

— Немцы воевать начали не с автоматическим оружием, как нас учили в школе, а с обыкновенными винтовками. А после перевооружения сдали старые стволы на склад.

— Ладно, винтовки, хорошо. Давай, дорогой, дальше.

— Шестьсот пистолетов «парабеллум». Семьдесят пулеметов МГ. Двести пятьдесят «люгеров» и примерно столько же «вальтеров». Триста автоматов «шмайсер» первых выпусков, до модернизации, никакой штамповки. Двести противопехотных мин и три миллиона патронов. — Петруччио замолчал и, прикурив «беломорину», глубоко затянулся. — Цены божеские. Двадцать пять баксов за винтовку, «вальтеры» и «люгеры» по тридцатке, «парабеллумы» — сороковник, «шмайсеры» и пулеметы — полтинник, мины по пять долларов. И за каждый цинк — пятнадцать.

— Не так быстро, дорогой, не спеши, дай я посчитаю. Что-то дорого берешь за старый хлам.

— Не хочешь — не бери. — Петруччио широко улыбнулся и, подмигнув Шалаевскому, начал подниматься. — Пойдем отсюда, брат, нас здесь не понимают…

— Э, подожди, дорогой. Борис Васильевич, скажи ему, пусть подвинется.

— Петя, побойся Бога, скости процентов пять.

— А ты, Борис Васильевич, себе сколько берешь на карман?

— Как посредник и организатор перевозки — десять процентов, верно, Тенгиз?

— Верно, верно, дорогой. Без ножа режете меня. Петя, дорогой, сбавь пятнадцать процентов возьму все.

— Ладно. — Петруччио загасил окурок и, глотнув «Шардоне», прополоскал рот. — Деньги в течение трех дней. Бабки против склада. И вывози как знаешь.

— Хорошо, дорогой, я сейчас считать буду. — Тенгиз долго шевелил губами, потом звонил кому-то по сотовому и наконец довольно распушил усы. — Дорогой, деньги есть, склад берем через три дня, когда придут машины.

— И вот еще что, — Петруччио посмотрел Борису Васильевичу в переносицу и, сощурившись, перевел взгляд на Тенгиза, — деньги передашь мне в условленном месте, взамен получишь карту, на которой и отмечен склад. И если попробуешь кинуть меня, пожалеешь.

— Тенгиз, он не шутит. — Борис Васильевич тяжело вздохнул и помахал рукой халдею: — Пожалуйста, счет.

Ночью прошел дождь, и на еловых лапах дрожали, переливаясь, капельки влаги. Грибов вокруг было хоть косой коси — белых, красных, крепких, червивых, — и, когда двинулись бором, Шалаевский тронул Петруччио за рукав:

— У тебя пакета, случаем, нету? Боровиков бы набрать на жареху.

— Боровиков? — Тот не сразу понял и внезапно рассмеялся, но получилось как-то невесело. — Не до грибов нам, брат. Дай Бог, чтобы все прошло нормально, сам знаешь — зверье…

Скоро они вышли на лесную дорогу и, отмахав с километр, остановились на поляне у огромного замшелого валуна, глубоко вросшего в землю.

— Шмаляй сразу, если что. — Вытащив «гюрзу», Шалаевский клацнул затвором, сдвинул на живот кобуру с офицерским самовзводным наганом и, ежась от сырости, подался в словник. — Всегда прав тот, кто стреляет первым.

— Аминь. — Дослав патрон в казенник пэсээма, Петруччио сунул ствол в карман, а в это время послышался рев моторов и из-за поворота блеснули фары головного грузовика.

«Святой Георгий с нами». Тенгиз пригнал два крытых «ЗИЛа». Вместе с ним приехал Борис Васильевич и четверо здоровенных кавказцев, мрачных, с настороженными взглядами и, как сразу определил Шалаевский, в бронежилетах под кожаными куртками.