Брюнет из Снегирева получился еще тот — черный как смоль, с лихим прищуром веселых глаз: не отдашь жену — уведет коня; и, прихватив букет хризантем, он этаким ромалэ двинулся к зданию аэровокзала.

В душном закуте Пулкова-2 народу хватало. Крутые россияне держались чинно и, дабы подчеркнуть личную значимость, громко общались с себе подобными по сотовым трубам. Люди попроще, с букетами и без, гуртом толпились у выхода с таможни, а кое-кто, прижавшись носом к стеклянной стенке, жмурился в смотровую щель и от восторга смачно хлопал себя по ляжкам:

— Абрам! Абрам! Ты же не поверишь — наши таки идут!

Томились милые, напоминавшие валютных, барышни в брюликах, мужской пол косился на их ноги и посматривал на электронное табло, а из толпы, словно лозунги на первомайской демонстрации, выпирали призывы: «Дорогой герр Опопельбаум!», «Мистер Лонгерфильд!», «Равви Израель!».

Таможня давала «добро», менты блюли, и все флаги были в гости к нам.

На выходе их уже ждали. Лихой молодец с мулькой «такси» поверх куртки живо рассаживал фирму по машинам.

Причем не в милые патриотам «Волги» цвета детской неожиданности, а в авто европейского класса, в которых возят пассажиров и за бугром. Но, господа, за все нужно платить, и желательно долларами. А обычному таксярнику — хрен большой и толстый, пусть россиян возит за их рубли. Чужие здесь не ездят.

— Девушка, вот это желтое, пожалуйста.

Выкинув в урну обертку, Снегирев устроился у стенки и как бы не обращая внимания на окружающих, занялся вплотную мороженым: если что, внешность жующего человека запомнить сложнее.

«Ба, знакомые все лица». Едва он добрался до сердцевины из ананасового джема, кисло-сладкой, в палец толщиной, в его поле зрения попала плотная фигура человека по прозвищу Колун. Он был одет в длинную, наглухо застегнутую куртку, и, с минуту понаблюдав за ним, Снегирев понял, что стволы он держит под мышкой и в потайной лодыжечной кобуре, на груди у него находится микрофон, и, стало быть, работает он не сам по себе, а в команде. Колун со скучающим видом посматривал по сторонам, охотно останавливал взгляд на хорошеньких женщинах, но неуклонно возвращал его к выходу с таможни, и было нетрудно догадаться, что он и сам встречал кого-то из-за бугра.

Пустячок, а приятно, — в мороженом неожиданно обнаружилась прожилка суфле — воздушно-земляничного, а в это время открыли проход, и счастливцы, прошедшие шмон, двинулись кто на родину, а кто в гости. Причем отличить гостей от хозяев было совсем несложно. Вроде бы и прикид не лучше нашего, и мужики такие же лысые, и бабы большей частью кривоногие, да только в выражении их глаз светилось что-то особенное. Не убитое жизнью в Совке.

«А вот, похоже, и он». Вытерев пальцы платком, Снегирев заметил, как встрепенулся Колун, и сразу же увидел в проходе двухметрового загорелого амбала, не иначе как Андрея Петровича Ведерникова. Тот желтозубо улыбался и обнимал за плечи — Господи, до чего ж тесен мир! — проститутку Людмилу Ивановну Заболоцкую, видимо, уже отставную. Загорелую до черноты, похорошевшую и заневестившуюся. К парочке сразу же подскочил шибздик в джинсовом костюме, видимо, из ведерниковских подчиненных, почтительно пожал руку шефу, шаркнул ножкой перед его дамой и повел путешественников на стоянку к красному «опель-рекорду».

Следом за ними двинулся Колун со своим обозначившимся напарником — мощным мордоворотом с перебитым носом, не иначе как бывшим боксером. И что самое удивительное, синхронно с ними потянулся на выход и высокий очкарик, внешность которого вдруг показалась Снегиреву удивительно знакомой.

Этот овал лица, эта манера держаться, этот звук шагов… Где он мог видеть эту постановку головы? Из подсознания внезапно выплеснулась память об адской боли. Чуть не застонав вслух, он ощутил ее каждой своей клеточкой, дыхание сбилось, и с замершим сердцем Снегирев вспомнил: белый кафель, режущий глаза свет и сводящая с ума, ни с чем не сравнимая мука. А в редкие минуты просветления это лицо, улыбающееся, и руки, на одной из которых должна быть татуировка. Очень умелые руки…

Дикая, не знающая удержу ярость захлестнула его, захотелось подойти и убить, но тут же, глубоко вдохнув, он напряг диафрагму и усмехнулся: «Спокуха, никуда не денется, еще будет срать костями». Резко выдохнув, он направился к «мышастой», а тем временем «опель-рекорд» вырулил со стоянки и следом за ним потянулся «фольксваген-гольф» с очкастым водителем за рулем, на которого, несомненно, уже положил глаз Колун, стартовавший с отрывом в десяток корпусов на «семьсот сороковой» «бээмвухе».

«На свадебный кортеж похоже». Снегирев не спеша тронулся с места и, держа дистанцию, покатил замыкающим.

«Нет, — подумал он, — скорее на похоронную процессию». В том, что Ведерникова убьют, он не сомневался. Парень затесался не в свою весовую категорию, и выход с ринга для него один — ногами вперед.

Ушли направо на Пулковское, доехали до разрыва у КПП, и только кавалькада развернулась, как заскучавший мудель в белой сбруе, свистнув, замахал полосатой палкой:

— Управление ГАИ, сержант Писькин. Ваши документы.

— Пожалуйста. — Проводив «бээмвуху» взглядом, Снегирев извлек ламинированные бумажонки и, пока мент сличал номера, задумчиво смотрел ему в основание черепа.

«Замочат, как пить дать замочат».

Ему было жаль гражданку Заболоцкую, которую запросто могли убрать как ненужного свидетеля.

— Ну-с, здесь порядок. — Посчитав молчание водителя за знак неодобрения, сержант обиделся и потянулся к шлангу газоанализатора: — А как у вас с СО?

— А как у вас с тарировкой прибора?

Делать перегазовку Снегирев ему не дал, и с СО оказалось все хорошо, в норме. Знак аварийной остановки, огнетушитель и аптечка имели место быть, техосмотр был пройден, и, иссякнув, сержант документы вернул:

— Счастливого пути.

— И вам счастливо. — Снегирев широко улыбнулся и, посмотрев на часы, быстро залез в «мышастую».

«Двадцать минут коту под хвост. За это время кожу можно содрать с человека и заживо повесить на люстре». Резко тронувшись с места, он припустил во всю прыть форсированного двигателя, ушел со Средней Рогатки на улицу Орджоникидзе и, выбираясь на Славу, до пола придавил педаль газа. Раз СО в норме, то можно.

Однако верно говорится в народе: пришла беда — отворяй ворота, в том смысле, что неприятности всегда идут косяком. Не успел Снегирев пересечь Будапештскую, как «мышастую» резко повело влево, со стороны переднего моста раздался частый стук, и при осмотре обнаружилась вещь удивительная — тонкое, бритвенно-острое зубило пробило покрышку и так в ней и осталось, торча длинной стальной занозой наружу.

«Ну, теперь я при зубиле». Снегирев схватился за домкрат, вытащил из машины запаску и занялся проколотым колесом. Приладил на секретную гайку фасонную головку, сверху накинул баллонный ключ и, ощерившись, напрягся: