«Вот эта улица, вот этот дом». Наконец Снегирев загнал «мышастую» в боковой проезд, объезжая детский садик, сделал круг по двору и, запарковавшись неподалеку от помойки, потянулся за биноклем. «И кого мы имеем?» Совсем недалеко от арки он увидел знакомый «фольксваген-гольф», чуть поодаль на детской площадке стояла «семьсот сороковая», значит, все находились на месте и наверняка уже вцепились друг другу в глотки.

«Угораздило тебя, Людмила Ивановна». Глянув на зашторенные окна ведерниковской обители, Снегирев начал собираться и, экипировавшись по полной программе, двинулся вдоль зарослей боярышника к дому. «Поцелуй меня в щечку впалую, почитай мне на ночь „Землю малую“». Через раскрытую форточку на первом этаже доносились громкие звуки гульбища; где-то неподалеку вонюче газовала на мо — киках молодежь, а из кустов в детском саду слышалось заунывно-патриотическое под гитару:

Среди песков, «афганцем» опаленных,

На склонах гор, где стонет камнепад,

Лежат останки ветром погребенных

В чужой земле оставшихся солдат.

Невесты их давно детей родили

И о былом не любят вспоминать,

Отцы спились, друзья совсем забыли,

И только матери их продолжают ждать.

«Как сыр — со слезой». Снегирев вошел в подъезд и, поднявшись на третий этаж, прислушался: «Глазки, глазки, голубые глазки, ласки, ласки…» Из квартиры Ведерникова не доносилось никаких подозрительных звуков, но это ничего не значило — внутри работали профессионалы.

«Ну а вот так?» — Вставив в уши головные телефоны. Скунс приложил к двери микрофон-стетоскоп и сразу же услышал, помимо песни веселой, скрип паркета под мужскими ногами. Знакомый до боли звук шагов приближался, и не раздумывая киллер вытащил ПСС — бесшумный ствол, пробивающий с расстояния в двадцать пять метров двухмиллиметровый стальной лист. Ловкие пальцы между тем неслышно отодвинули ригеля, дверь медленно открылась, и сразу же раздались два хлопка — не громче, чем при стрельбе из пневматической винтовки.

Возникший на пороге очкарик из «фольксваген-гольфа» выронил ствол, коротко вскрикнув, схватился за колено и от удара пистолетным дулом опрокинулся навзничь, звучно приложившись черепом о пол в прихожей.

— Группироваться надо при падении. — Прикрыв за собой дверь. Скунс безжалостно прострелил упавшему здоровое плечо и, чтобы уже не отвлекаться потом, раздробил заодно вторую ногу. — Лежи тихо, думай о смысле жизни.

А чтобы лежалось спокойнее, ударом ноги сломал очкарику челюсть — вдребезги, раздробив лицевые кости на мелкие, не собрать, осколки и, ласково улыбнувшись, направился в комнату. И сразу убедился, что чудеса бывают только в сказках — на полу, уткнув лицо в кровавую лужу, лежала полуодетая Заболоцкая. Когда вломились непрошеные гости, она, судя по всему, собиралась в ванную и от удара в темя упала замертво, крепко зажав в руках полотенце. Неподалеку от нее, с разрывной пулей в животе, стонал в забытьи Колун, его мордастому напарнику повезло чуть больше — он уже остывал, а вот господина Ведерникова что-то не было видно. Он отыскался в ванной — еще теплым, обезображенным пытками трупом, и, глянув на его растерзанное мужское хозяйство, Скунс поспешил в прихожую к раненому.

— Ты еще не истек кровью, искатель сокровищ? Тогда давай поговорим.

Собственно, разговора не получилось. Коротко тявкнул ПСС, посылая острую калибра семь шестьдесят две пулю очкарику между ног, тот судорожно забился и даже не заметил, как Скунс изъял у него массивный, странного вида портсигар.

— Бросай курить, вставай на лыжи, и ты избавишься от грыжи…

Белому Палачу, однако, было не до лыжного спорта. Он лежал в луже собственной крови у самой двери в сортир и медленно уходил из жизни-в муках, на глазах у врага, беспомощный и безответный, как все его бесчисленные жертвы.

— Ладно уж, считай себя коммунистом… — Мечтать 6 смерти врага, как всегда, оказалось много приятнее, нежели воочию ее наблюдать. Скунсу быстро наскучило смотреть на предсмертные трепыхания, и, поставив точку ударом пальца под кадык, он вернулся в комнату.

«Фашист пролетел». Пол покрывали кровавые разводы, шкаф, за которым виднелся открытый потайной сейф, был сплошь в мозгах Колунова напарника, а сам Колун раскинулся с блюдцеобразной дырой в животе и что-то невнятно бормотал.

— Это тебе не пьяных мужиков отоваривать. — Усмехнувшись, Скунс вытащил шприц-тюбик и вколол его лежащему в бедро. — Попался специалист, и вот пожалуйста — в брюхе амбразура.

Он пощупал раненому пульс, всадил еще дозу и, глянув на часы, закатил пару-тройку пощечин:

— Не мякни, поговорить надо.

Наконец Колун открыл глаза и, застонав, перевел взгляд с люстры на склонившегося к нему человека:

— Ты… кто?

— Хрен в пальто. — Скунс недобро прищурился. — Деваха одна пропала, не знаешь, где поискать?

— Больно как. — Колун с трудом разлепил запекшиеся губы и скривился в подобии ухмылки: — Отпусти, брат… чтобы сразу… Телка твоя скорее всего в «мясном цеху» парится…

— Не понял. — Скунс нахмурился и, вытащив шприц-тюбик, поднес его к глазам раненого: — Помнишь, что это такое? «Блаженная смерть». Говори толком, и будет твоя. Какой такой «мясной цех»?

— Институт… болезней мозга… бывшая комитетская «тройка». Программа «Восток — Запад»… — Колун закрыл глаза, и по его лицу пробежала судорога. — Все там, и бабы, и наркота. У Шагаева спроси, если сможешь…

Внезапно он хрипло рассмеялся и, охнув, сразу же скорчился в новом приступе боли.

— А я ведь тебя узнал… не по роже… по зенкам… Черножопые на Серебряном Берегу про тебя целый фильм сняли, в архиве хранят. Ты там в фас и в профиль… с электродами в дырке чуть поменьше моей… а потом в яме с дерьмом прохлаждаешься… Так что нас всех поимели… И тебя, и меня, и телку твою… родина-мать трахает всех подряд…

Заскрежетав зубами, он внезапно вытянулся, и на его белом как бумага лице выступил холодный пот.

— Ну давай… ты ведь знаешь, как больно…

Действие промедола, видимо, начало слабеть, и, проглотив в горле ком, Скунс вколол раненому шприц-тюбик с «блаженной смертью» — мгновенно действующим ядом.

— Спа… — Тело Колуна дернулось, глаза закатились, и на его лице расплылась улыбка — уже посмертная.

«Да, милая, здесь тебе не Канары». Скунс накрыл тело Заболоцкой полотенцем, запер за собой дверь и, спустившись по лестнице, вышел из подъезда. Народ все еще гулял, молодежь каталась на тарахтелках, а любители песни исходили в кустах на шансон. Никем не замеченный, он забрался в «мышастую».

На обратном пути он заметал следы. Сняв с кроссовок маскировочные подошвы, отправил их в первое попавшееся пухто, старательно смыл с рук «антидакт» и, съехав на набережную, утопил в невских водах засвеченный ПСС — от греха подальше. Потом залез в «Ниву» и, вытащив «Псион», привычно пробежался пальцами по клавиатуре…