– Почему вы так решили? – на удивление спокойно спрашивает Кейт.

Ее лицо в золотистом круге света отдает потусторонней бледностью. Фатима и Тея морщатся, словно им больно.

– Он умер от передозировки.

– От оральной передозировки?! – не выдерживаю я. – Кейт, ты сама-то в это веришь? Чушь. Таким способом с жизнью счеты не сводят. Тем более у Амброуза был выбор – он мог ввести героин внутривенно. Вот же… – Тут мужество меня подводит, уступает место чувству вины, которое сильнее, гораздо сильнее. И все-таки я заставляю себя продолжить: – Вот же записка.

Достаю конверт, кладу на стол.

– Мы ее читали, Кейт. Еще семнадцать лет назад. Но истинный смысл записки открылся мне лишь сегодня. Это ведь не письмо самоубийцы, правда? Это письмо человека, отравленного собственной дочерью и пытающегося спасти отравительницу от тюрьмы. Амброуз тебе целую инструкцию оставил – типа, продолжай жить, не оглядывайся, и пусть свершившееся будет ненапрасным. Как ты могла, Кейт? Это правда, что ты спала с Люком? Ты отравила отца, потому что он хотел вас разлучить?

Кейт вздыхает. Закрывает глаза, вскидывает свои длинные, тонкие руки, трет лоб. Через несколько мгновений являет нам бесконечно печальное лицо.

– Да, – с усилием произносит Кейт. – Это правда. Это все правда.

– Что? – взрывается Тея. Вскакивает, опрокидывает стакан. Он падает и разбивается, виски течет по полу, просачивается в щели.

– Что? – повторяет Тея. – Выходит, ты нас заставила скрыть убийство? Не верю!

– Во что не веришь? – уточняет Кейт, в упор глядя на Тею своими синими глазищами.

– Да ни во что! Ты спала с Люком? Амброуз хотел тебя отослать из дому? И ты его за это отравила? Бред!

– Все правда, – повторяет Кейт. Смотрит вбок, за окно. Даже при свечах заметно, как трудно ей сглатывать, как ходят ходуном мышцы ее тонкой шеи.

– Что касается Люка… Знаю, папа считал нас братом и сестрой – да только я об этом не помнила. Когда Люк приехал из Франции, мы… мы влюбились друг в друга. Казалось, иначе и быть не может, мы с ним две половинки, и совершенно непонятно было, почему папа не хочет этого понять. Люк меня любил, Люк во мне нуждался. А папа… папа… – Горло Кейт судорожно дергается, веки трепещут. – Он так себя повел, будто мы с Люком – родные брат и сестра. Видели бы вы, как он на меня смотрел, когда заявил, что…

Кейт отворачивается к окну, к серебряному под луной Ричу, к берегу, на котором вдалеке – отсюда не видно – стоит белая палатка и трепещет на ветру полицейская лента.

– Никогда раньше я не чувствовала себя такой грязной. Но в папином взгляде было столько отвращения…

– Что ты сделала, Кейт? – срывающимся шепотом спрашивает Фатима – словно не верит собственным ушам. – Расскажи, что конкретно ты сделала. Шаг за шагом.

Кейт распрямляется, вскидывает подбородок. Говорит с вызовом, словно решилась взглянуть в глаза неизбежному:

– В ту пятницу я слиняла с уроков, побежала домой. Папы не было, Люка – тоже. Я высыпала всю папину заначку в красное вино, в бутылку, которую папа держал возле раковины в кухне. Вина там оставалось не больше стакана. Я знала, что Люк к нему не притронется, и вообще на ночь не придет – в школе останется. А папа, когда возвращался по пятницам, – первым делом наливал себе стакан вина. Да вы, наверное, и сами помните. Наливал и залпом опрокидывал. – Кейт издает нервный смешок. – Ну и вот, я стала ждать.

– Ты нас соучастницами сделала, – шипит Тея. – По твоей милости мы столько лет покрывали убийство. И ты даже извиниться не хочешь?

– Извините! Простите! – кричит Кейт. Ее неестественное спокойствие дало трещину, теперь перед нами прежняя девчонка, перепуганная не меньше нас. – По-вашему, я не раскаиваюсь? Да меня за эти семнадцать лет чувство вины изъело уже!

– Как ты могла, Кейт? – шепчу я.

В горле пересохло, подступают слезы. Не понимаю, как мне удается сдерживаться.

– Как ты могла? Ладно мы, но Амброуз! Он же твой отец, и какой отец! Неужели ты отравила его только из страха, что он тебя отправит в другую школу? Как хочешь – а я не верю!

– Не веришь – не надо, – огрызается Кейт.

– Мы имеем право знать, – почти рычит маленькая Фатима. – Кейт, мы имеем право знать!

– Больше я вам ничего не могу сказать, – бросает Кейт. Но в ее голосе отчаяние. Грудная клетка ходит ходуном. Верный, не понимая горя хозяйки, подползает к Кейт на брюхе, толкает ее мохнатой головой.

– Нет, не могу. Не могу!.. – Кейт, похоже, давится фразой.

Вскакивает, почти бежит к окну, выходящему на Рич, открывает его и выскакивает, сопровождаемая Верным. Тея хочет выпрыгнуть следом, Фатима ее удерживает.

– Пусть Кейт побудет одна, – говорит Фатима. – Она на грани. Если вмешаемся, она может совершить любую глупость.

– В смысле? – шипит Тея. – Она что, и меня в Рич бросит, да? Черт! До чего ж мы были наивны! Понятно, что Люк ненавидит Кейт! Он знал, знал с самого начала! И молчал!

– Он ее любил, – поясняю я. Лицо Люка, заметившего Кейт на лестнице, стало моим наваждением. Торжество и боль в его глазах преследуют меня. Фатима с Теей смотрят непонимающе, словно забыли: я все видела, я лежала здесь, на этом диване. – Думаю, он до сих пор ее любит – несмотря ни на что. Но представьте, каково ему жилось все эти годы… – Умолкаю, закрыв лицо ладонями. – Кейт его убила, – говорю уже только себе, чтобы заставить себя в это поверить. – Убила родного отца. Она даже отрицать это не пытается.

Делать нечего – сидим, ждем. Проходит немало времени; наконец за окном раздается шум, и появляется Кейт. Ноги у нее промокли. Значит, начался прилив; значит, мостки затопило. Ветер поднимается, это слышно и в доме. Волосы Кейт усеяны мелкими жемчужинами дождевых капель. Понятно. Досиделись до шторма.

Впрочем, на лице Кейт неестественно спокойное выражение. Она закрывает окно, подкладывает под раму мешок с песком.

– Оставайтесь ночевать, – говорит Кейт как ни в чем не бывало. – Мостки затоплены, шторм будет нешуточный.

– Уж как-нибудь дойду, не утону на глубине два фута, – бросает Тея, но Фатима делает предупреждающий жест – кладет ладонь на ее плечо.

– Мы останемся, – произносит Фатима. – Только, Кейт, должны же мы…

Что еще ей непонятно? Вроде все обсудили. Что мы должны – поговорить?

– Не волнуйтесь, – перебивает Кейт. – Я приняла решение. Утром позвоню Марку Рену и во всем сознаюсь.

– Во всем? – выдавливаю я.

Кейт кривит губы в насмешливо-усталой улыбке.

– Не то чтобы во всем. Я скажу, что действовала одна. Вас впутывать не буду.

– Марк тебе не поверит, – задумчиво произносит Фатима. – Сама подумай – могла ли пятнадцатилетняя девчонка в одиночку тащить взрослого мужчину?