– Нет. Спасибо… мне нужно побыть одной.

Я поспешно выхожу из комнаты и иду по коридору к выходу на улицу. Слова жуткого стихотворения преследуют меня, как зловонное дыхание смерти.

8 ноября, воскресенье

Глубоко запустив руки в карманы, я иду по продуваемой всеми ветрами улице захолустного городка.

Если сегодня утром я испытывала необыкновенную бодрость и мое сердце было наполнено восторгом чистого бытия, обладания пищей, кровом, здоровьем и знанием того, что моему будущему ребенку ничто не угрожает, то теперь мне страшно. Я напугана до мозга костей.

Мои мысли обращаются к Эвану.

Его вернули с боевого задания еще до окончания миссии. Сегодня вечером он прилетит в Клуэйн-Бэй.

Я прохожу мимо маленькой пекарни. Скрипучая вывеска качается на ветру. Я прохожу мимо бензоколонки с кофейней на несколько человек. Если бы мне нужно было представить типичный городок на Аляске, то я бы нарисовала в воображении это место, но с американскими логотипами и вывесками. Я вижу пожарную станцию. Двери гаража раскрыты, и двое мужчин моют пожарную машину. Вода стекает по мостовой и замерзает тонкой пленкой.

Я захожу за угол. Здесь задувает особенно сильный ветер с озера. Я засовываю руки поглубже в карманы, но открываю лицо навстречу ветру в надежде, что он каким-то образом сотрет жуткое прошлое и унесет его прочь. Наверное, я не смогу его стереть. Наверное, мое прошлое всегда будет преследовать меня. Возможно, Эван испытает разочарование и даже отвращение… но я смогу это пережить. Пережить и начать с чистого листа. Насколько я поняла, они не знают о моем тюремном прошлом, о другом приговоре. Конечно, сержант Денье не обошелся бы без упоминания об этом? Особенно с учетом того, что полиция знает о Катарине. О заявлении об изнасиловании. Об убийстве моего брата.

Мое прошение о помиловании было удовлетворено три месяца назад. Это означает, что мое криминальное прошлое отныне находится под замком, и если только меня не арестуют и не обвинят в новом преступлении с очередной необходимостью делать отпечатки пальцев, то мое уголовное прошлое исчезнет из Канадской службы уголовной идентификации по базам данных. Я изучила этот вопрос. Я знаю это. Я так долго работала ради того, чтобы наладить свою жизнь…

Я вижу это, когда поворачиваю за следующий угол. Вывеску с красным крестом. Это медпункт с небольшим больничным отделением, где меня привели в порядок после того, как та женщина из SAR помогла мне эвакуироваться с утеса. Я останавливаюсь и смотрю. Это дощатый дом, примерно такой же, как полицейское отделение Клуэйн-Бэй, только побольше. Здесь есть лестница и деревянный пандус, ведущий к двойной стеклянной двери. Я вижу окна больничной палаты, где недавно лежала сама.

Словно притянутая невидимым шнуром, я переставляю ноги и вдруг оказываюсь перед лестницей.

«Ее привезли вчера. Позвонил охотник и сказал, что обнаружил ее в маленькой сторожке, которой он пользуется время от времени. Недалеко от подножия тех порогов, перед которыми, по вашим словам, она упала в реку. Ей удалось выбраться из воды и доползти до сторожки… Ее состояние стабилизировалось, и она ожидает транспортировки в большую городскую клинику. Мы надеемся, что она выживет».

Я поднимаюсь по лестнице и открываю дверь. По сути дела, это сельская больница. Внутри я вижу приемное отделение за стеклянным экраном. Зону ожидания. Коридор, ведущий к палатам, где стоят кровати.

Женщина в приемной занята разговором со сгорбленным стариком; похоже, он почти глухой и доставляет ей трудности. Два человека сидят на стульях в зоне ожидания; один с закрытыми глазами, другой поглощен чтением журнала.

Я иду по коридору. Мои ботинки поскрипывают на гладком линолеуме, пропитанном больничным запахом.

Подхожу к первой палате и заглядываю внутрь. Четыре кровати. Ее здесь нет.

Прохожу мимо поста дежурной медсестры; впрочем, это обычный канцелярский стол. Медсестра печатает на компьютере и едва поднимает голову при виде меня. Я продолжаю идти как ни в чем не бывало. Как будто мне нечего скрывать.

Я заглядываю в другую палату. Там две кровати: одна пустая, другая отгорожена ширмой с закрытой занавеской. Я слышу тихое уханье и попискивание медицинских автоматов.

Отодвигаю край занавески и заглядываю внутрь. У меня сжимается сердце.

Стелла.

Ее голова закрыта толстой повязкой. В руку вставлена капельница. Трубка, вставленная в рот, закреплена медицинским пластырем. Мне интересно, достали ли они выпущенную мной пулю или она только пробороздила ей плечо. Может быть, пуля все еще там. Вспышки воспоминаний проносятся перед моим мысленным взором. Мужчины мертвы и лежат неподвижно. Моника пытается уползти, рыдая и бессвязно бормоча на ходу. Моника раскололась, и, честно говоря, с тех пор ни у кого из нас не осталось пути к отступлению. Никакого.

Но Стелла еще жива.

Она еще может говорить, может сказать правду. Которая будет отличаться от моей правды.

Мягкие зажимы удерживают руки Стеллы. Ее лицо напоминает фаянсовую статуэтку – белую, почти полупрозрачную. Под окном стоит стул, обращенный к кровати. Машины шипят и качают, помогая ей дышать.

– Я могу вам помочь?

Мое сердце ухает вниз. Я разворачиваюсь. Это дежурная медсестра; она пошла за мной.

– Я… Я хотела посмотреть… я была одной из пропавшей группы. Хотела посмотреть, как поживает Стелла.

– Ох ты, боже мой. Я слышала об этом, сотрудники рассказали, что вы тоже здесь были. Мне очень жаль, что так вышло. Слава богу, теперь вы в порядке… и я слышала, что у вас скоро будет ребенок?

Я ощущаю слабый прилив теплоты, ощущение надежности. Киваю и улыбаюсь.

– Мои поздравления.

– Стелла… с ней все будет в порядке?

– Это лучше обсудить с врачом. Она без сознания, но цепляется за жизнь.

– Я могу немного посидеть с ней?

Медсестра колеблется.

– Хорошо. Но недолго.

Она уходит.

Я хочу быть уверенной, что она не притаилась где-то в комнате. Когда я убеждаюсь в этом, то захожу в отгороженный альков и задергиваю занавеску. Наклоняюсь над Стеллой.

– Стелла! – шепчу я ей в ухо.

Ее веки подрагивают, и это пугает меня. Как будто она может вскочить и схватить меня за горло.

Я напрягаю мышцы, что помогает мне успокоить нервы. Наклоняюсь ближе: