– Брошка расстегнулась, а Игорь нечаянно напоролся на острую застежку, – пробормотала она. – И решил сыграть на этой случайности.

– Ну-ну… Помнится, ты собиралась его прикончить. Про яд спрашивала. Твои черные мысли навлекли на меня беду. Не рой другому яму…

Что тут скажешь? Александрина сама чувствовала себя не в своей тарелке. Нечто невидимое и неведомое кружило рядом; на душе лежала тяжесть, как в преддверии несчастья.

Инга Теплинская ходила на кладбище, раздавала нищим блины и пыталась понять, что же она на самом деле ощущает: боль утраты, тайное удовлетворение или душевную пустоту, которая теперь стала ясно ей видна. Будучи женой Михаила Андреевича, она тешила себя иллюзиями… именно они наполняли ее жизнь смыслом. Словно она не уходила из театра, а все продолжала играть придуманную кем-то роль среди картонных декораций. А что не иллюзии? Что не самообман в этом мире машин, секса и денег? И существует ли иной финал, кроме жгучего разочарования?

Маслов заперся в своей квартире, двое суток никому не открывал и не отвечал на телефонные звонки. Переживал очередное поражение. На третий день он согласился поговорить с Астрой и Матвеем.

– Да, я был той ночью в мастерской Игоря, – с надрывом признался он. – Но вы этого не докажете. Синяк на шее? Я ушибся, когда передвигал мебель. Видите, у меня перестановка? Да, я стукнул Санди по голове резиновой палкой, взятой на всякий случай, для самообороны. Сами знаете, каково ходить по городским улицам в позднее время. Когда я обнаружил, что дверь открыта и в помещении кто-то есть… воспользовался своим орудием. А вы бы как поступили? Санди я узнал по волосам – ее шапочка свалилась с головы, – но уже потом, после падения.

– Зачем вы ее связали?

– Утром Игорь застал бы свою мачеху на полу, посреди разгрома и во всем обвинил бы ее. А связанные руки? Нашлось бы какое-нибудь объяснение. Они так враждовали, что злость затмила бы здравый смысл. Как вы догадались, я хотел уничтожить картину! Но это не понадобилось: Санди меня опередила. Я лишь довершил начатое. – Феофан горестно вздохнул. – Игорь оказался не промах, всех обвел вокруг пальца: подставил неудачную мазню вместо бесценного полотна. И я рад! Да-да, рад, что картина не пострадала! Она превзошла все, что написано Домниным до сих пор. Вряд ли он сумеет создать более гениальную работу. Кстати, в детстве он весьма посредственно рисовал, куда хуже меня. Зато потом я безнадежно пытался догнать его в мастерстве.

– Вы же скульптор?

Маслов раздраженно махнул рукой.

– Потому что скульптором был мой отец. Я пробовал себя и в живописи, и в графике, писал фрески, но эти жалкие потуги заставляли окружающих прятать глаза. Я лишен искры божьей! Когда я увидел картину – обнаженную всадницу в венке из лиловых цветов на золотых волосах, — я осознал всю степень своей бездарности. Эти цветы так и стоят у меня перед глазами… каждый лепесток словно живой, мягкий и нежный. Домнин – великий художник! Он испортил мне жизнь, разбил мое сердце, но я все готов простить ему за его дар. Тогда, в клубе, я спрятался от чужих глаз, пил и плакал… от восхищения его талантом.

– Домнин отбил у вас женщину?

– Отбил? Нет… Просто я первый обратил на нее внимание… влюбился. Это было еще в детстве. Она так прелестно танцевала! Игорь тоже положил на нее глаз, и, как всегда, сделал первый шаг. Моя неуверенность в себе погубила все мои мечты. Он подрезал мне крылья! Увел мою первую музу, которая подарила бы мне удачу. Назло Игорю, я начал ухаживать за Райкой, сдуру женился на ней… и пошло-поехало.

– Вы мстите ему? – спросила Астра.

– Хотел отомстить… и хорошо, что не получилось. Любить я его не могу, видит Бог! Друзьями нам тоже не быть. А художник он, высшей милостью, непревзойденный.

Матвей и Астра вышли от Маслова, терзаемые сомнениями.

– Не похож он на Сфинкса, – вздохнул Карелин. – Не катит!

– Думаешь, у него на лбу будет написано – Сфинкс?

Матвей так не думал. Он вообще уже не знал, что думать.

– Заедем еще к Баркасову в студию? – предложила Астра. – Он приглашал.

Артист ничего нового им не рассказал. У него разыгралась мигрень, он был зол на погоду, на сырость, на весеннее обострение меланхолии, на Домнина.

– Игорь порой перегибает палку, – бубнил комик. – Его шутки дурно попахивают. Со смертью в кошки-мышки играть не стоит. Старуха с косой этого не любит. Я понимаю, что каждый развлекается в меру своей испорченности, но у Игоря уж совсем… крышу срывает. Учудил знатно! Бр-р… у меня аж сердце прихватило.

Они обсудили будущий аукцион, и Баркасов дал весьма благоприятный прогноз. Выпили по рюмочке за успех предприятия.

– Наша публика без предрассудков, – заметил напоследок артист. – Но я бы эту картину не купил. У меня от нее… мороз идет по коже.

Игорь Домнин ни на кого не жаловался, никого не обвинял. Он готовился к аукциону.

Картина стала его наваждением, его проклятием. Ему казалось, что он стоит у последней черты. В глубине души зрело понимание – он на пике таланта и славы. Лучшего, чем «Обнаженная Маха», ему не написать. Его кисть исчерпала себя с последним золотым мазком, нанесенным на этот холст.

Он не хотел никого видеть, а следовало выйти на публику, принимать участие в торгах. Как зрителю, как мастеру, который расстается со своим творением. Он не мог пропустить этого жестокого и упоительного мгновения.

Узнав, что письмо от Сфинкса написала Александрина, художник не избавился от назойливого вопроса: Когда ты умрешь? Отгадай! Чудовище затаилось, оно ждет случая, чтобы погубить его.

Март днем звенел капелью, а ночью сковывал город ледяной стужей. Звезды казались осколками льда. Они резали глаза, а не радовали их, как прежде.

Масленица перевалила за разгульный четверг. Поздним вечером за окнами, в морозной темноте с грохотом вспыхивали огни петард, раздавалась музыка и крики пьяных в переулках. Утро пятницы оказалось бесснежным, подернутым розовой дымкой, многообещающим…

* * *

Матвей достал из шкафа костюм Брюса – кружевную рубашку, камзол, башмаки. После прошлогодней прогулки на Хэллоуин он решил оставить вещи себе. Надеть, что ли, на Масленицу?

– Хочешь побыть ряженым? – скрывая улыбку, поинтересовалась Астра. – Тогда мне тоже придется подобрать какой-нибудь наряд. Думаешь, из меня получится дама петровских времен?

– Не знаю.

Астра подошла к окну и раздвинула шторы.

– Я отгадала загадки Сфинкса! – просто сказала она, глядя на медленно встающее над крышами солнце. – Все! Даже ту, которую получил Никонов.

– Ты же ее в глаза не видела.

– Ну и что? Смысл не в том, что загадки говорят, а в том, о чем они молчат. Поэтому мне их видеть не обязательно.