не считали, что болеют. Напротив, все они находились в похожем, очень умиротворённом состоянии. С одной стороны, они были адекватными и даже создавали иллюзию нормальности, если смотреть со стороны; с другой, они не узнавали собственных детей. И ладно дети, они забывали нечто намного важнее: свою веру в Первородное пламя.

Лечить «забвение» пытались по-разному. Использовали настойки, которые укрепляли память, записывали свои жизни, просили постоянно себе напоминать, резали собственные руки, дабы боль служила непрестанным напоминанием, а то и вовсе сжигали заражённых на костре, соединяя последних с Первородным пламенем.

Многие приносили молитвы, чтобы я вернул их родственников, потерянных в бездне забвения, и я действительно мог это сделать… но не торопился.

Сперва я хотел разобраться в природе происходящего и понять, что именно планирует Безымянная (очевидно, что это было именно её рук дело).

У каждого из Нас был собственный взгляд на мироздание, который Мы считали единственным верным. Проникая в мой мир, источник моей веры, Безымянная пыталась отравить его семенами своей идеологии. Следовательно, если я действительно хотел победить, мне нужно было осознать её мировоззрение и разрушить его на фундаментальном уровне.

В некотором смысле наша битва представляла собой философские дебаты.

Моё творение выступало своеобразной площадной, на которой каждый из нас мог продемонстрировать своё идеальное представление о том, как именно должна выглядеть реальность.

На моей стороне было то преимущество, что я был создателем этого мира, а значит местные обитали и даже законы бытия изначально придерживались именно моей идеологии, но это не значит, что последняя не могла быть разрушена под напором неоспоримых аргументов.

Про туман тоже не стоит забывать. Я и Безымянная оба могли творить чудеса, однако на это расходовалась драгоценная энергия, которую следовало припасти на крайний случай.

Поэтому Безымянная вряд ли станет лишать вообще всех людей воспоминаний. Я смогу её остановить, если она попытается. Цель её, однако, состояла не в этом, а в том, чтобы сделать свою идеологию наиболее привлекательной. Чтобы люди сами хотели потерять воспоминания, чтобы они видели эту версию мира — в которой никто ничего не помнит, ни дурного, ни хорошего, но просто существует в моменте, в маленьком шарике текущего дня и текущего мгновений среди затуманенного бытия, — наиболее привлекательной.

И действительно, если сперва люди противились забвению и считали его хуже смерти, вскоре в этой уверенности появились первые трещины. Как ни странно, первыми поддавались именно те, кто прежде ненавидел и боялся болезнь сильнее всего, а именно забытые родственники Тех, кто уже заразился.

Сложно представить себе их мучения: их родные и близкие не только перестали понимать, кто они такие — мужья забыли своих жён, отцы детей и так далее — но при этом были живы. Осязаемы. Точно телесные призраки, которых каждый день видишь у себя перед глазами, и которые, точно фантомные боли, постоянно теребят рану твоей утраты.

Для многих это было невыносимо. Были случаи, когда «забытые» убивали познавших забвение родных, после чего сами накладывали на себя руки.

Но был и другой, ещё более простой способ избавиться от боли.

Наблюдая за потерявшими память, многие замечали, что те, по сути, были счастливы. Они не знали забот, ни о чём не тревожились, жили только здесь и сейчас. И тогда они думали: почему бы и нет?

И вместе с этой мыслью в их сознании пробивались первые семена забвения…

90. лечение

Затем этого стали добавиться не только те, кто потерял родных в лучах ослепительного Забвения, но вообще каждый, кого терзали болезненные воспоминания. Обездоленные, отвергнутые, опечаленные — все они стремились вкусить этот сладкий лотос.

Появились мудрецы, которые говорили, что именно образ жизни «Забывших» следует считать единственным верным. Они утверждали, что это была вовсе не болезнь, но дар Первородного пламени, которое сжигало тяжкий груз воспоминаний; что все люди должны стремиться к этому новому, светлому и беззаботному братству.

Человек по природе своей боится боли, страданий. Поэтому сама идея того, чтобы избавиться от них раз и навсегда казалась ему бесконечно привлекательной… и в то же время есть у него и другой великий страх: страх Перемен. На каждого, кто мечтает забыться, находились те, кто готов был его за это повесить.

Кто бы мог подумать, что на моей стороне будут сражаться самые толстолобые слои общества.

Впрочем, не только страх заставлял их избегать Забвения. Один Жрец расписывал, что, если слишком долго наблюдать за теми, кто потерял воспоминания, в сердце начинает просачиваться странное чувство… почти отвращение, вроде того, которое испытываешь перед лицом омерзительного насекомого.

Некоторые сравнивали их с детьми… это было неверно. В понимании этого Жреца они походили на животных, причём самых примитивных. Они могли говорить, строить фразы, создавать иллюзию общения, но почти никогда этого не делали, потому что им было нечего сообщить своему ближнему. Они были пустыми.

Женатые, потеряв воспоминания, сразу забывали свою любовь, но при этом продолжали исполнять привычную ежедневную рутину: лежать на солнце, спать, готовить, выносить мусор и труп собственного сына, если последний начинал источать зловоние.

Всё это произвело такое сильное впечатление на Жреца, что в итоге последний придумал полноценную идеологию на основе того, что единственное, что имеет ценность в сердце человека, это его воспоминания, что без них мы даже не звери, но песок, прах, который поднимается и опускается в порывах ветра сиюминутных желаний.

Не сказать, что я был с ним совершенно согласен, но посыл был верным. Насколько верным, что я самостоятельно начать стирать этому Жрецу воспоминания, и лишь когда он и его паства — учение постепенно набирало сторонников, — уже успели отчаяться, остановился, предстал перед ним в образе пылающего дракона (во сне, это отнимало меньше силы веры) и вернул ему память.

В этот момент сердце Учителя исполнилось великое решимостью.

Три дня и три ночи он читал молитвы… я даже заволновался, что таким образом он сам сведёт себя в могилу, и драгоценная вера, которую я потратил на исполнение своего плана пойдёт насмарку, однако на четвёртый день он всё-таки открыл пыльные двери своей кельи, а затем приказал ученикам поведать всему миру о своём чудесном исцелении, включая тот факт, что последнее произошло по велению Первородного пламени.

Его слова привели к великим потрясениям. Некоторые не верили, что он вообще терял помять, предполагая один большой обман, но другие, которые сомневались, напротив восприняли это как решающий аргумент. Люди поняли, что забвение было не даром, но проклятием, и стали усиленно молиться, чтобы избавить себя от последнего. Идеология сторонников