— Мы и так знаем, кто вы, — сказала она. — Ваш отец — неудавшийся музыкант, а мать зарабатывает на жизнь мытьем полов в офисах. Вы выросли в муниципальном многоквартирном доме и ходили в местную общеобразовательную школу, а потом провалили экзамены на А-уровень…

— Я констебль, и я принес присягу, — перебил я ее, — и, соответственно, представитель закона. Кроме того, я ученик мага, а значит, хранитель священного пламени. Но прежде всего я свободный житель Лондона — а стало быть, его хозяин. И никакой двойной оксфордский диплом не заменит всего этого, — добавил я, наставив на нее указательный палец.

— Вы так думаете? — прищурилась Тайберн.

— Довольно, — сказала Мама Темза. — Пусть он войдет в свой дом.

— Это не его дом, — возразила Тайберн.

— Делай, как я велела.

— Но, мама…

— Тайберн!

Тайберн вся сжалась, и я на секунду ей прямо-таки посочувствовал. Потому что никому из нас не дано стать настолько взрослым, чтобы наши мамы решили, что они не могут нас поколотить. Выхватив из кармана «Нокию» с топким корпусом, Тайберн принялась набирать номер, не сводя с меня глаз.

— Сильвия, — сказала она в трубку, — комиссар у себя? Хорошо. Можно его отвлечь на пару минут?

Сделав то, что от нее требовалось, Тайберн развернулась и вышла из комнаты. Я с трудом подавил злорадство, но все же оглянулся, чтобы посмотреть, какое впечатление мой триумф произвел на Беверли. Она в ответ бросила на меня нарочито скучающий взгляд, фальшивый, как воздушный поцелуй.

— Питер, — позвала меня Мама Темза, жестом приглашая подойти ближе. Она явно намеревалась сказать мне что-то с глазу на глаз. Я хотел было со всем возможным почтением наклониться к ней, но вместо этого, к восторгу Брент, обнаружил, что стою на коленях перед креслом. Подавшись вперед, Мама Темза коснулась губами моего лба.

На миг я как будто очутился на центральном раструбе Барьера лицом на восток, к устью реки. И чувствовал за своей спиной гордые башни небоскребов «Канари-Уорф», а за ними доки, Белую башню и все мосты, колокола и дома Лондона. Но впереди, за горизонтом, затаилась в ожидании штормовая волна — смертоносный плод сочетания высоких приливов, глобального потепления и плохой защитной системы. Я чувствовал ее, готовую двинуть вверх по течению стену воды высотой в десять метров и смыть с лица земли мосты, башни, старого дядюшку Тома Кобли и иже с ним.[64]

— Вот теперь вы понимаете, — проговорила Мама Темза, — откуда исходит истинная сила?

— Да, Матушка, — кивнул я.

— И я надеюсь, вы уладите мои разногласия с Отцом Темзой?

— Сделаю все возможное, — сказал я.

— Хороший мальчик, — улыбнулась она. — Ваши прекрасные манеры заслуживают еще одного, последнего подарка.

С этими словами она вновь склонилась ко мне и шепнула на ухо имя: «Тиберий Клавдий Верика».

Когда я добрался до Рассел-сквер, десантников уже не было. Я снова мог распоряжаться в особняке и, соответственно, отвечал за него. Тоби кинулся мне под ноги, едва я переступил порог, и принялся радостно прыгать вокруг, вывалив от восторга язык. Но потом понял, что ничего съестного у меня нет, и тут же умчался. У основания западной лестницы меня ждала Молли. Я сообщил ей, что Найтингейл пришел в сознание, а потом солгал, сказав, что он про нее спрашивал. Затем изложил свой план и физически ощутил, как ее передернуло от отвращения.

— Я только зайду к себе, возьму кое-какие вещи, — сказал я. — Спущусь через полчаса.

Добравшись наконец до своей комнаты, я открыл конспекты по латыни и принялся просматривать все, что касалось римских имен, которые, как я помнил, в основном состоят из трех частей: преномена, номена и когномена (то есть личного имени, родового и фамилии) — и могут поведать достаточно много о своем носителе — если, конечно, ты в состоянии разобрать собственный почерк. Верика — имя не латинское, было похоже, что оно имеет бриттское происхождение. Тиберий Клавдий — первые составляющие имени Тиберия Клавдия Цезаря Августа Германию, иначе известного как император Клавдий, который правил империей в период, когда она только что завоевала Британию. Римские наместники предпочитали переманивать местную правящую элиту на свою сторону — в конце концов, овладеть страной проще, если сперва ублажить тех, кто ею правит. Одним из лакомых кусков, которые предлагались в обмен на подчинение, было римское гражданство. И многие из тех, кто его принимали, не отказывались от своего имени, но присоединяли к нему преномен и номен своего благодетеля, в данном случае — императора. Таким образом, Тиберий Клавдий Верика был знатным бриттом, жившим в период основания города.

Но, насколько я понимал, нам это ничего не давало. Я собирался побеседовать на эту тему с Мамой Темзой, если останусь в живых. Но сначала следовало решить более насущные проблемы.

В 1861 году Уильям Бут покинул церковь методистов в Ливерпуле и отправился в Лондон, где в лучших традициях бурного развития большого города основал свою церковь и принес язычникам восточной части Лондона кровь и тело Христово, а также общественную деятельность во славу божию. В 1878 году он объявил, что больше не волонтер армии Христа, но регулярный ее солдат и никак не меньше. Так появилась Армия Спасения. Но нет такой армии, которая, сколь бы благими ни были ее цели, вошла бы на чужую территорию, не встретив сопротивления. Оно приняло форму Армии Скелетов, которой двигали большое количество джина, общая тупость и растущее негодование в связи с тем, что рабочему классу, мол, и так плохо живется, не хватало еще выслушивать какие-то проповеди от кучки самодовольных северян. И поэтому Армия Скелетов срывала собрания Армии Спасения, разгоняла шествия, нападала на ее центры дислокации. Эмблему Армии Скелетов — белый скелет на черном фоне — носили бездельники, верные ее идеям, повсюду от Уортинга до Бетнэл-Грина. Я видел такую на призрачном лацкане Николаса Уоллпенни — очевидно, кандидата в новобранцы Армии. И ее же я потом нашел на кладбище при церкви актеров. Найтингейл сказал, мне понадобится дух-проводник, и за неимением волшебных медведей, волков и прочей живности я решил задействовать преступный элемент из рабочего класса.

Эмблемка лежала там, где я ее оставил, — в пластиковой коробке со скрепками. Я достал ее и взвесил на ладони. Она была совсем простенькая, из дешевого сплава олова и меди. Я сжал пальцы и ощутил во рту легкий привкус джина, услышал далекий отзвук какой-то старой песни, почувствовал едва заметный укол негодования.

Поскольку путешествие планировалось нематериальное, больше мне ничего не нужно было брать с собой. Решив, что не стоит откладывать неизбежное, я неохотно спустился вниз. Там, в центре атриума, меня ждала Молли. Она стояла, склонив голову, и волосы скрывали ее лицо, будто плотная черная вуаль. Руки были сложены на груди.