– Смажьте, – возбужденно шепчет Канника и крепче хватает свою жертву за лодыжки.

В заднем проходе делается мокро, скользко. Потом – толчок. Что-то холодное. Эмико возмущенно мычит. Давление на секунду ослабевает, но тут же слышен голос Канники:

– Ну что за мужчины такие! Трахните ее! Трахайте и смотрите, как она будет дергаться. Пихайте и глядите на конечности. Пусть спляшет, как настоящий дергунчик.

Снова давят, хватают еще крепче – так, что не вырваться. Толчок. Что-то холодное входит внутрь, дальше, сильнее, раздвигая стенки, – Эмико вскрикивает.

– Вот так-то, отрабатывай содержание, – хохочет Канника. – Пока не кончу – не встанешь.

Пружинщица снова начинает ее вылизывать, брызжа слюной, по-собачьи, отчаянно, а бутылка из-под шампанского проникает все глубже, все больнее.

Гости веселятся:

– Гляди, гляди, как ее передергивает!

В глазах девушки стоят слезы. Канника заставляет ее работать изо всех сил. Ловчий сокол в душе Эмико, если такой вообще был там, сдох, безвольно свесил крылья. Жизнь, полет, побег – не для нее. Только покорность. Ей снова указали на свое место.

Весь остальной вечер – сплошной урок повиновения и понимания благ, которое оно дает. Эмико умоляет Каннику о возможности услужить, подчиниться, лишь бы прекратить боль и издевательства, просит дать любое задание, лишь бы пожить еще немного. В ответ ее мучительница только хохочет.

* * *

Наконец пытка окончена. Уже поздний вечер. Эмико – сломленная, вымотанная, по щекам стекает тушь – сидит, привалившись к стене, и чувствует, что внутри все омертвело. Лучше быть мертвым человеком, чем живой пружинщицей. В зале начинают мыть пол. У дальнего края барной стойки чему-то посмеивается Райли.

Уборщик все ближе. Эмико думает, сотрут ли ее с остальной грязью, вынесут ли на улицу, свалят в кучу с другим мусором, оставят рабочим Навозного Царя. Ведь можно просто лечь и дать покрошить себя в компост, позволить вышвырнуть – Гендо-сама так с ней уже поступал. Она – всего лишь хлам и теперь хорошо это понимает.

Полотер обводит вокруг нее тряпкой.

– Меня почему не выбрасываешь? – хрипит Эмико. Уборщик бросает на девушку озадаченный взгляд и продолжает мыть пол. – А ну отвечай! Разве не хочешь меня выбросить? – Крик гулко разносится по пустому залу.

Райли поднимает голову и хмуро глядит на девушку. Она понимает, что говорила по-японски, и повторяет уже на тайском:

– Почему меня не выбрасываешь? Я – тоже мусор. Выбрось.

Полотер вздрагивает и, неуверенно улыбаясь, отступает.

Подходит Райли. Садится рядом:

– Вставай, Эмико. Ты его пугаешь.

– Да наплевать.

– Само собой. – Райли кивком указывает на соседний зал, где все еще сидят важные гости: расслабленно потягивают напитки и обсуждают недавнее развлечение. – Тебе – награда. Они дали хорошие чаевые.

– Каннике тоже дали?

– Не твое дело.

– Ей – тройные, а мне – пятьдесят батов?

– Даже не начинай, – предупреждает Райли.

– А то что? Выбросите в компост на метан? Сдадите белым кителям?

– Не нарывайся. И не зли меня. – Он встает. – Кончишь себя жалеть – приходи за деньгами.

Девушка провожает его потухшим взглядом. Старик залезает на стул, наливает себе еще, смотрит на нее, что-то говорит Дэнгу, тот услужливо кивает, кладет в чистый бокал лед. Райли показывает стакан Эмико, ставит его на пачку розовых банкнот и больше не обращает на подопечную никакого внимания.

Интересно, что происходит со сломанными пружинщиками? Она не слышала, чтобы кто-то из подобных ей умирал. С их хозяевами такое случалось, а с пружинщиками – нет, все ее подруги жили дальше, причем долго. Сенсея Мидзуми она никогда об этом не спрашивала.

Спотыкаясь, Эмико подходит к бару, приваливается к стойке, берет стакан. Райли толкает к ней кучку денег.

Она допивает, глотает лед и чувствует, как холод проникает глубоко внутрь.

– Вы уже узнавали?

– О чем? – Старик занят раскладыванием пасьянса.

– О поездке на север.

Он поднимает глаза на девушку, переворачивает колоду и, помолчав немного, говорит:

– Это очень непросто. За один день такое не устроишь.

– Так вы узнавали?

– Да, узнавал. Только пока белые кители бесятся после убийства Джайди, никто никуда вообще не ездит. Что-то изменится – скажу.

– Мне надо на север.

– Я это уже слышал. Заработаешь – поедешь.

– Я много заработала. И хочу уехать сейчас.

Рука Райли взлетает стремительно, но девушка успевает заметить не слишком быстрое для нее движение и принимает оплеуху с покорной признательностью, которую испытывала к Гендо-саме, когда тот водил ее в дорогой ресторан. Щека горит и тут же начинает неметь, Эмико ощупывает след от ладони.

– Поедешь, когда это будет удобно, черт тебя подери, – холодно прибавляет старик.

Девушка покорно кивает, усваивая вполне заслуженный урок.

– Значит, помогать вы не станете.

Райли снова берет в руки карты.

– Так она хотя бы существует?

– Конечно, раз уже тебе так хочется. Стоит на месте. А будешь меня допекать – исчезнет. Теперь уйди с глаз моих.

Сокол в ее душе мертв. Мертва и сама Эмико – мусор для компостной ямы, мясо, которое пожрет город; гнилье, которое станет газом для фонарей.

Она смотрит на Райли, представляет убитого сокола и вдруг понимает, что есть нечто худшее, чем смерть, что некоторые вещи нельзя стерпеть.

Кулак молниеносно ударяет прямо в мягкое стариковское горло.

Тот, выкатив глаза, валится назад, тянет руки к шее.

Все происходит очень медленно: Дэнг поворачивает голову на грохот упавшего стула, Райли вскидывает руки и хлопает ртом, как рыба, пытаясь вдохнуть, уборщик роняет швабру, Нои с Саенгом у дальнего конца бара и охранники, ждущие, когда их можно будет отвести домой, – все – очень медленно – оглядываются на шум.

Старик еще не успел упасть, а Эмико уже подбегает к залу для важных гостей и спешит к своему главному обидчику – к тому, кто сидит среди друзей, хохочет и даже не вспоминает о боли, которую ей причинил.

Девушка распахивает дверь. Гости удивленно поднимают головы, смотрят на нее, открывают рты, хотят закричать, охранники тянут руки к пружинным пистолетам, но все они слишком медлительны.

Тут нет Новых людей.

30

Паи подползает поближе к Канье и смотрит на погруженную в сумерки деревню:

– Совсем крохотная.

Канья кивает и оглядывается на остальных: команда разошлась перекрывать подходы к креветочным питомникам, где выращивают невосприимчивых к горькой воде рачков, – их потом продают в Крунг-Тхепе.

Дома – все на бамбуковых плотах – сейчас стоят на земле, но в наводнение всплывают на потоках ила и воды, заливающей пруды и рисовые поля. Давно на Меконге семья Каньи жила в похожем, пока не пришел генерал Прача.

– Хорошую нам дали