– Вы как хотите, Жан, а я ухожу!

– Да нет же, нет, Жильберта, я не допущу, чтобы… Гарсон!

Подошел метрдотель, и Марей, сунув ему стофранковую купюру, распорядился:

– Отдайте это вон той вот мадемуазель. Пусть идет, откуда пришла, но к нам не подходит. Вы всё поняли?

Метрдотель поклонился, подбежал к странной женщине и что-то шепнул ей. Она ухмыльнулась, взяла купюру, кивнула и посмотрела на Жана Марея.

В ее взгляде, сначала равнодушном, вдруг сверкнул и тотчас же погас огонек, но расстояние помешало Жильберте и ее спутнику его заметить. Черные глаза кокотки еще несколько секунд пристально разглядывали влюбленных, перебегая с девушки на молодого человека и обратно, но никто из окружающих не придал этому значения, полагая, что заклинательница, не ожидавшая такой удачи, сбита с толку огромным гонораром. Наконец красотка, вильнув бедрами, развернулась и небрежной, размеренной походкой удалилась. Неподалеку от террасы, на усыпанной гравием дорожке, стоял ее облезлый кожаный саквояж рыжего цвета. Она открыла его и, гроздьями снимая с шеи и рук змей, начала складывать их в это, казалось бы, совсем не предназначенное для подобной цели «вместилище». Шоколадный пудель не сводил глаз с хозяйки. Гарсоны, с бумажными полотенцами на руке, уже окружили «заклинательницу», умоляя покинуть кафе. Когда барышня наконец удалилась, тот из них, который и передал ей сто франков, вернулся в свой сектор.

– Это еще что за шарлатанка? – спросил у него Жан Марей.

– Да это же Ява! – последовал ответ. – Мсье не знает Яву?.. Она в основном «работает» во всякого рода питейных заведениях; можно сказать, служит главным украшением квартала Терн и окрестностей Порт-Майо, но порой, как видите, наведывается и сюда. Ее пускают, потому что публику забавляют ее номера: они ведь не совсем обычные, верно? А что, мадам боится змей?

– Сколько с меня? – проворчал Жан Марей, вынимая из бумажника еще одну стофранковую купюру.

Он расплатился, и Жильберта проворно протянула сдачу пришедшему в полный восторг гарсону.

– Покорнейше благодарю, – поклонился тот, расплывшись в улыбке. – Поистине королевские чаевые! Приходите к нам еще, мадам.

– Он назвал меня «мадам»! – просияла девушка, когда они с Мареем направились к лошадям. – Хотя я еще и не жена вам, все равно приятно. Меня так никто еще не называл! «Мадам»… «мадам Жан Марей». О Жан! Чудесное утро, не правда ли?

* * *

Минут через десять они уже снова были в седле.

Едва выехав из Арменонвиля, наши всадники опять наткнулись на Яву, медленно шедшую по дороге с семенившим рядом пуделем и небольшим саквояжем в руке. На сей раз она смерила Марея и его спутницу уже гораздо более пристальным взглядом, особенно – молодого человека. Глаза ее смотрели сурово и жестко, губы кривились в злобной ухмылке.

– Мне что-то не по себе, – шепнула жениху Жильберта. – Уж больно нехорошо она на нас смотрит.

Они уже проехали мимо, когда сзади послышалось:

– Фредди! Фредди!

Пудель тявкнул и кинулся вслед за фыркающими скакунами.

– Фредди! – снова прозвучал хрипловатый голос.

– Не оборачивайтесь, прошу вас! – взмолилась Жильберта.

Ее лошадь-полукровка внезапно резко дернулась, но изящная рука девушки, до сих пор такая расслабленная и спокойная, уверенно натянула поводья. Жан Марей наградил невесту нежной, полной любви и добродушной насмешки улыбкой, но Жильберта поспешно отвернулась, чтобы скрыть две быстро скатившиеся по щекам слезинки, и, пришпорив коня, галопом умчалась вперед.

Глава 9

«Бар Котерии»

Как и было условлено между графиней де Праз и Лионелем, по возвращении с конной прогулки Жан Марей получил приглашение отужинать у них в тот же вечер. День прошел без каких-либо происшествий, и, следует сказать, ужин тоже выдался совершенно обычным, ибо не имел никакой иной цели, кроме как облегчить заговорщикам наблюдение за тем, кого они желали погубить.

Мсье Марей явился в безупречном фраке, весь вечер пребывал в прекрасном настроении и много шутил, хотя порой, как обычно, и впадал в свойственную ему задумчивость. Сколько графиня и ее сын, пусть и украдкой, ни разглядывали гостя, к какому-либо конкретному заключению они так и не пришли.

Когда Лионель на глазах у Марея принялся листать альбом с фотографиями мадам Ги Лаваль в надежде вызвать у него определенные эмоции и вовлечь его в доверительную беседу, тот никак не отреагировал. Поскольку в «Одеоне» шел спектакль «Прокурор Галлерс», графиня ловко перевела разговор на тему раздвоения личности, однако Марей, ограничившись двумя-тремя дежурными фразами, проявил лишь светский интерес к подобного рода психическим расстройствам. Мир апашей, как он заявил во время короткой беседы на злободневную тему преступности, также был ему безразличен.

Словом, время шло, но Марей, наслаждавшийся общением с Жильбертой, покинул их дом лишь около полуночи, да и то с большим сожалением, не выказав при этом ни малейших признаков подчинения каким-либо таинственным силам.

Впрочем, все это ничего не доказывало: Лионель, уже успевший ознакомиться с несколькими трудами известных психиатров, был убежден в этом твердо и непоколебимо.

Он вышел вместе с Мареем, с которым вскоре расстался, сообщив, что намерен провести ночь в «Кавказском погребке».

Однако, как только жених Жильберты вернулся домой, Лионель снова занял свой наблюдательный пост напротив входа в особняк аристократа.

Он был там один: Обри, в соответствии с полученными днем инструкциями, расположился в засаде на противоположной стороне авеню.

Прячась в тени деревьев прямо за дорожкой для верховой езды, Обри не спускал глаз с рощицы, в которой, в ожидании развития событий, укрывался Лионель, – так эти двое между собой договорились.

В начале второго ночи в зарослях мелькнул огонек – Лионель буквально на миг включил фонарик. Обри знал, что означает этот сигнал: Жан Марей вышел из дому.

Огонек погас, затем примерно через минуту сверкнул дважды – это означало, что Марей идет тем же путем, что и накануне.

Обри в самом деле увидел, как авеню пересекла какая-то тень, и, не медля ни секунды, зашагал вслед за жертвой. Апаш шел очень быстро, не оборачиваясь и, похоже, ни о чем не беспокоясь. Следовать за ним было несложно – при условии, что слежка не затянется. Обри, надевший удобную, на резиновой подошве обувь, даже не пытался жаться к стенам домов – это показалось бы подозрительным, если бы Жан Марей, встревоженный малейшим шорохом или просто интуитивно, внезапно обернулся.

Но этого и не произошло: странный человек шел прямиком к неведомой цели. «Уж сегодня я его точно не упущу», – сказал себе Обри, досадуя на вчерашний промах.

На сей раз все прошло как нельзя лучше – конечно, если говорить об интересах мадам де Праз и ее сына. Навстречу мнимому злодею и