узнавшего тайну или горького разочаровавшегося, этот будильник громко зазвенел.

Мадам де Праз испытывала неистовое желание вскочить с постели, накинуть пеньюар, бесшумно открыть дверь своей спальни, но именно эта дверь, которую предстояло открыть, не позволила ей незамедлительно удовлетворить свое любопытство. Графиня понимала, что грабитель-взломщик из нее не получится. Замок мог щелкнуть, петли – заскрипеть, дерево – затрещать. Если бы эти несносные звуки раздались в утренней тишине сонного дома, то, несомненно, разбудили бы Жильберту, чья спальня располагалась поблизости. А мадам де Праз, как и Лионель, понимала: не следует предпринимать ничего такого, что может возбудить в ее племяннице недоверие к родственникам. Наоборот, нужно во всем поддерживать обычный порядок. Любой неосторожный поступок, какая-нибудь досадная мелочь грозила все погубить: Жильберта была из тех своенравных девушек, которые способны выйти замуж только потому, что семья этому противится, и мадам де Праз не питала на сей счет ни малейших иллюзий. Она четко осознавала: разбить надежды Жана Марея должна сама Жильберта, и потому нужно зародить в сердце племянницы соответствующее желание. Пусть она до конца чувствует себя независимой и свободной в своих действиях. Если не удастся представить ей факты, которые произведут в ее душе переворот, нечего и думать о том, чтобы повлиять на нее. Осторожность и еще раз осторожность! Никаких визитов к Лионелю в необычное время! Никаких подозрительных звуков при первых проблесках зари!

К тому же мадам де Праз весьма кстати вспомнила, что Жильберта ровно в девять часов собиралась отправиться с Мареем на конную прогулку, о которой они условились накануне. У мсье Марея имелась восхитительная верховая ирландская лошадь-полукровка, умная и хорошо объезженная – идеальная для молодой девушки. К девяти он должен был привести эту лошадку Жильберте, после чего они намеревались поскакать в Булонский лес, где планировали оставаться до завтрака.

«Вот и прекрасно, – решила графиня. – Пока наша парочка влюбленных будет любезничать в лесу, мы с сыном успеем вдоволь наговориться».

Обдумывая ситуацию и перебирая в голове всевозможные варианты развития событий, мадам де Праз дождалась часа своего обычного пробуждения и подъема. Конечно, ее распирало любопытство, но она укротила его, а чтобы отвлечься от назойливых мыслей, проделала свой утренний туалет с особой тщательностью, чувствуя, что ее натура нуждается в уроке, а терпение – в упражнении.

Едва она вошла в свой рабочий кабинет, как у ворот особняка послышался ритмичный стук по мостовой. Сторож распахнул обе створки калитки, и Жан Марей въехал во двор на жеребце гнедой масти в сопровождении паренька-слуги, который также был верхом и вел под уздцы лошадь-полукровку, предназначенную для Жильберты.

Марей спрыгнул на землю (паренек последовал его примеру) и направился к крыльцу.

– Хм!.. – пробормотала графиня. – А сколько же сейчас времени? Еще только половина девятого.

Но Марей уже остановился: Жильберта весело окликнула его, высунувшись из окна второго этажа:

– Вы рановато, мсье!

– Простите. Лошади были готовы, я тоже. Просто мне было скучно одному дома…

– Как это мило! Что ж, рада вас видеть. Хорошо выспались?

– Превосходно.

– Подождите в гостиной, будьте любезны. Я постараюсь поторопиться и минут через двадцать спущусь.

Мадам де Праз и сама хотела пройти в гостиную, чтобы поприветствовать мсье Марея, но перед ней вдруг возник Лионель.

– Секундочку! – прошептал он. – Я видел, как он подъехал, поэтому поскорее спустился, чтобы сказать вам… Есть потрясающая новость, но мне еще нужно удостовериться… Впрочем, уж лучше я сразу введу вас в курс дела – расскажу, что узнал, что видел. Это всего лишь начало, но крайне многообещающее.

Он так и не ложился, даже не удосужился переодеться.

– Говори же скорее! – нетерпеливо произнесла мадам де Праз.

– Новость, повторюсь, потрясающая! – заявил Лионель, рассмеявшись каким-то черным, злорадным смехом. – Просто потрясающая!

Мадам де Праз не повела и бровью, но губы ее слегка дрогнули, словно в предвкушении конфетки, подкисленной порочным удовольствием.

– Знаете, что такое «раздвоение личности»? – спросил Лионель, все еще ухмыляясь. – Что такое «переменное сознание»?

Мадам де Праз тут же поняла, к чему он клонит. На ее бесцветном лице отразились безграничная радость и изумление.

– Неужели? – язвительно пробормотала она. – Так Жан Марей…

– Именно, маман, именно! Выходит, вы наслышаны о подобных явлениях?

– Я была на спектакле «Прокурор Галлерс»[116].

– Я тоже – потому-то сразу все и понял. Давайте только заранее не будем воодушевляться. Когда я вам все расскажу, вы сами увидите, что у нас еще куча работы. Я нащупал, учуял тайну, которую мы, вероятно, сможем использовать, но пока что знаю лишь то, что этой ночью Жан Марей вышел из своего особняка под видом какого-то бандита и несколько часов провел неизвестно где.

– Небеса были к нам благосклонны! – пробормотала мадам де Праз, вся затрепетав.

– Я решил предупредить вас немедленно – до того, как вы повидаетесь с Мареем.

– И правильно сделал.

– А теперь ступайте поздоровайтесь с ним. Как только они с кузиной уедут, мы продолжим этот наш разговор. Я же показываться не стану – вид не совсем презентабельный, – хотя меня так и подмывает взглянуть на физиономию Марея после всего того, что произошло ночью. Интересно, какую гримасу он скорчит сейчас? Постойте… Мы ведь можем понаблюдать за ним через застекленную дверь, оставаясь незамеченными.

– А что, было бы интересно! – согласилась мадам де Праз. – Давай попробуем.

Особняк, где жили де Празы и мадемуазель Лаваль, был возведен еще в эпоху Второй империи, когда архитекторы считали вполне допустимым наличие в зданиях темных коридоров. Один из таких тянулся вдоль гостиной. Чтобы осветить его, мсье Ги Лаваль прибег к единственно возможному способу – велел застеклить дверь, что вела из коридора в гостиную. Правда, в этом витраже в небольшую клетку не было ничего приятного для того, кто находился в гостиной, потому дверь замаскировали высокими растениями в массивных вазонах.

Мягкий ворсистый ковер, устилавший темный коридор, заглушил шаги заговорщиков. Мадам де Праз и ее сын неслышно подкрались к стеклу и сквозь листья пальм стали разглядывать гостя.

Жан Марей сидел у окна. Он взял со стола один из многочисленных семейных альбомов с фотографиями и теперь неспешно его перелистывал.

Лицо его выглядело свежим и бодрым. Со здоровым румянцем, ясным взглядом и чистой матовой кожей, Марей производил впечатление находящегося в прекрасной форме спортсмена, который проспал часов десять без единого сновидения или, упаси боже, кошмара. Гибкий и грациозный в своем костюме для верховой езды, Жан Марей смотрелся в лучах раннего солнца столь эффектно, словно позировал художнику; чувствовалось, что этот молодой человек наделен природным изяществом. Очутись он в самой убогой обстановке, в нем все равно невозможно было бы не признать утонченного аристократа… И