в постоянном круговороте унылых мелочей, в удовлетворении чисто животных потребностей, в еде, питье и сне. Если посмотреть на историю человечества в целом, то она окажется запятнанной глупостью и преступлениями, крушением веры, безрассудными амбициями, необдуманной агрессией, несправедливостью, жестокостью и похотью, и лишь изредка озаряется мягким сиянием мудрости и добродетели. А когда они обращают свой взор от самого человека к тому месту, которое он занимает во Вселенной, как их ошеломляет ощущение его ничтожности! Они видят, как Земля, населенная человечеством, уменьшается до крохи в невообразимой бесконечности пространства, а краткий срок его существования сжимается до мгновения в немыслимой бесконечности времени. И спрашивают: неужели столь ничтожное и слабое существо может претендовать на вечную жизнь, на то, чтобы пережить не только нынешнюю звездную систему, но и все остальные, которые, когда Земля, Солнце и звезды рассыплются в прах, будут построены на их руинах в далеком будущем? Это не так, этого не может быть. Это утверждение не что иное, как результат завышенной самооценки, раздутого тщеславия; это утверждение мотылька, тлеющего в пламени свечи, что он переживет солнце, утверждение червяка, что он переживет землю, в которую он зарылся. Те, кто придерживается такого взгляда на ничтожность и преходящесть человека по сравнению с необъятностью и постоянством вселенной, не находят в верованиях дикарей особых оснований, чтобы изменить свое мнение. В дикарских представлениях о душе и ее судьбе они видят не более чем порождение детского невежества, галлюцинацию, бред сумасшедшего или даже умышленное мошенничество. Они отвергают все эти измышления как набор надуманных фантазий и лжи, недостойных серьезного внимания рационального ума; и говорят, что если подобные измышления и не опровергают веру в бессмертие (и, впрочем, и не могут опровергнуть), то, по крайней мере, придают ее высокопарным притязаниям атмосферу смехотворной нелепости.

Таковы два противоположных взгляда, которые, как я полагаю, можно иметь в виду в отношении представлений дикарей о сохранении нашей сознательной личности после смерти. Мы не склонны высказываться в поддержку той или другой точки зрения и предоставляем читателю делать свои собственные выводы.

CLXXIV. Предположение о существовании внешнего мира[124]

Человеческий разум отказывается принимать на веру чувственное восприятие. Инстинктивный, непреодолимый импульс побуждает его искать нечто запредельное, нечто, что он считает более реальным и неизменным, чем изменчивая фантасмагория этого чувственного мира. Этот поиск не свойствен одним только философам, но в той или иной степени присущ всем людям, рожденным на свет. Возьмем, к примеру, пахаря. Он просыпается с петухами и готовится приступить к привычной работе. Он видит, как жена разжигает огонь в доме и готовит завтрак, как дети в ожидании собираются за столом, слышит потрескивание огня в очаге, мычание коров, отдаленное блеяние овец и лай собак. Видя и слыша все это, наш пахарь более или менее явно представляет себе виды, ожидающие его в поле и на пути к нему. Вот деревенская церковь и церковный двор с его почтенными тисами и травянистыми курганами, дремлющими в лучах утреннего солнца. Вот поворот дороги, а за ним излучина реки и далекие синие холмы. Калитка ведет в поле, где ему предстоит трудиться до вечера, ступая за плугом, запряженным терпеливыми лошадьми, вверх и вниз по длинным бороздам взрыхленной бурой земли. Он не размышляет об этих вещах, но и не сомневается в их реальности. Он предполагает, что они существуют где-то вне и независимо от него, что другие глаза увидят старые знакомые сцены и другие уши услышат старые знакомые звуки, когда его собственные навсегда останутся в земле церковного двора.

Точно так же каждый из нас постоянно, ежечасно конструирует чисто воображаемый мир, стоящий за непосредственными ощущениями света и цвета, осязания, слуха и обоняния. Эти ощущения и есть то, что мы действительно воспринимаем. Как ни странно, именно воображенный мир, порождение мысли, мы называем реальным миром в отличие от мимолетных чувств. При таком рассмотрении разум человека можно уподобить чародею, который с помощью духовных сущностей или взмаха волшебной палочки вызывает к жизни видения, которые, сам обманутый совершенством своего искусства, принимает за действительность. Только при внимательном рассмотрении можно понять, насколько эфемерна структура так называемой материальной вселенной, только лишь кажущаяся устойчивой. В буквальном понимании этого слова она состоит из того же, из чего состоят сны. Единственное отличие видений сна от тех видений, которые мы видим наяву в реальной жизни, заключается в большей упорядоченности вторых. Их череда столь закономерна, что мы в значительной степени можем уверенно предсказать ее, а опыт ежедневно и ежечасно подтверждает это предсказание. Например, мы предвидим, что встретится нам, когда мы выйдем в сад или на соседнюю улицу, и это предвидение неизменно сбывается. Это бесчисленное повторение ожиданий является, пожалуй, главной причиной и, конечно, лучшим оправданием нашей инстинктивной веры в реальность внешнего мира. Именно эта закономерность в череде явлений порождает в нашем сознании представление о причине; в конечном счете причина – это просто строгая закономерность. Наблюдение таких закономерностей необходимо для поддержания и вообще для существования жизни не только у человека, но и у животных; с его помощью мы можем предвидеть будущее и приспосабливаться к нему; без него не была бы возможна сама жизнь.

Но хотя человечество в целом негласно допускает, что за ощущениями органов чувств скрывается реальный мир, имеющий более существенную и неизменную природу, есть люди, которые по своему пристрастию занимаются исследованием этого предполагаемого внешнего мира. Они спрашивают: существует ли на самом деле такой мир, скрытый за завесой чувственных явлений, и если да, то каковы его происхождение и природа, каким законам он подчиняется, если таковые имеются? Люди, задающие эти вопросы об окончательной реальности мира, являются философами в самом широком смысле этого слова, и, грубо говоря, их ответы делятся на два типа, в зависимости от того, где они находят эту предельную действительность – в материи или в разуме. В первом случае она мертва, лишена сознания, нечеловечна; во втором случае она живая, сознательная, более или менее аналогичная человеческим чувствам и интеллекту. С одной стороны, сначала существовала материя, а потом из нее развился разум; с другой – разум существовал раньше материи и создал, или, во всяком случае, упорядочил, царство материального. С одной стороны, мир по сути своей материален, с другой – духовен. В целом наука принимает первую точку зрения, по крайней мере, в качестве рабочей гипотезы, религия же безоговорочно придерживается второй.

CLXXV. Неспособность разума постичь бесконечное[125]

Мысль постоянно опережает чувство как в бесконечно малом, так и в бесконечно большом; как бы далеко мы ни расширяли поле зрения, будь то невообразимо далекие звезды или бесконечно