Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я постоянно жила в стыде, — признала она. — Мисс Кэмерон заботилась обо мне несколько лет, и я снова стала девушкой, которой была раньше. Она пообещала помочь мне найти мужа, но ничто уже не могло стереть отметину, оставленную на мне жизнью. Меня бы уже не взял ни один достойный мужчина.
— Отец поэтому на тебе женился? Потому что был недостойным? И видел в тебе недостойную женщину? — Я не хотела произносить эти жестокие фразы, но мне важно было это понять.
— Ты все еще не понимаешь… — вздохнула мама.
— С ним тоже все было не так, как вы мне рассказывали? — продолжала спрашивать я. — Он действительно родился здесь?
— Да, я в этом уверена. Он жил с отцом в лагере рудокопов…
— А почему он тогда все время говорил, что это был лагерь лесорубов?
— Какая теперь разница? — пожала мама плечами. — Он занимался стиркой и готовил еду для шахтеров. Он как раз собирался ехать в Китай за женой, когда мисс Кэмерон нас познакомила. Она заинтересовала его тем, что я изменилась и стала доброй христианкой. А он убедил ее в том, что способен обеспечить мне честную и праведную жизнь, так что мисс Кэмерон согласилась на его предложение. Так мы с твоим отцом поженились. Он привез меня к себе, в шахтерский лагерь…
— Но вы же жили в Сан-Франциско?
— Дай мне договорить! — На мамином лице проскользнуло раздражение. — Мы жили в шахтерском лагере. Там я забеременела. У нас была машина, и мы поехали в Себастопол собирать яблоки…
Дальше я знала. Мама начала рожать, ей отказали в помощи в госпитале, и я родилась на обочине.
— Во время родов у меня были большие разрывы, — продолжала тем временем мама. — Когда отец довез меня до лагеря, там меня подлатал один из мужчин. Я целый месяц не могла выпрямиться. Мне казалось, что мои внутренности вот-вот вывалятся наружу. Это, конечно, не сильно отличается от того, через что проходит большинство женщин, вот только я была единственной женщиной в лагере. Ты должна понять, что в те времена в этой стране было по одной китаянке на двадцать мужчин-китайцев. И большая часть этих женщин были «цветками ивы». Вот и шахтеры стали обо мне сплетничать. Они выдвигали предположения и оказались правы. Они же были нашими. Китайцами. И твоему отцу стало стыдно.
— Так, значит, вы бежали и приехали сюда…
— Где мы надеялись найти покой и безопасность.
— А нашли унижения. Отец принял худшее из решений. Он занимался прачечной. Он был посмешищем.
— Да, в этой стране твой отец утратил самое важное для мужчины, для китайца, — свое лицо. И да, он был вечным прачкой, мужчиной, выполнявшим женскую работу, не настоящим мужчиной с точки зрения традиций.
Пока она рассказывала, я почему-то вспомнила Эдди, который тоже пережил много унижений не столько из-за того, что был танцором и предпочитал мужчин, а из-за того, что был китайцем. Даже Монро, выпускник престижного Калифорнийского университета, не мог найти работу, потому что был китайцем. Оба они, как и мой отец, с радостью приняли американский образ жизни, вот только что им это дало? Мне было ужасно жаль мою мать. Но это не меняло того факта, что мои родители систематически меня обманывали.
— Вы с отцом когда-нибудь говорили мне правду?
— Грейс!
— Так говорили?
— Я всегда говорила тебе, что люблю тебя.
— А вот он — нет! — Я начала плакать.
— Когда мы увидели «Алоха, мальчики!», твой отец плакал и не мог остановиться. Все в городе видели тебя в этом фильме. — И она на мгновение стала лучиться горделивой радостью. — Этот фильм побил все рекорды по количеству показов в Риальто. Даже в те времена, когда ты была совсем маленькой, ты уже была звездой в глазах отца. А этот фильм просто показал это всем остальным.
— Но это не отменяет того, что он меня избивал.
— Он стыдился меня, стыдился себя. Грейс, может быть, ты еще не встречала мужчину, испытывающего муки стыда, — такой человек способен на безумные поступки. Непростительные.
Как Джо, когда узнал о Руби.
— Твой отец любил тебя и хотел сохранить мое прошлое в тайне.
Так что же именно двигало отцом? Страх, что я случайно узнаю мамин секрет? Или его собственное униженное положение? У каждого мужчины, поднимающего руку на жену и детей, находится сотня объяснений. Не убран дом, невкусная еда, плохой день на работе, неугомонные дети. Какая, в сущности, разница? Мой отец меня бил, и ничто не могло этого оправдать.
Я любила мать, но она не защитила меня. Наконец я поняла, что, отпустив меня, она приняла всю тяжесть его кулака на себя, полностью. И это понимание потрясло меня до глубины души.
Мне было жаль отца, но это новое чувство никак не меняло памяти о том, что происходило в этой комнате многие годы. Памятью, которую отец о себе оставил, стала боль. И ужас, который я ощущала теперь, стоило мне понять, что мне что-то угрожает.
Я смотрела альбом отца, видела, с какой аккуратностью он его собирал, и соглашалась с тем, что никогда не понимала ни его, ни его решений, ни его жизнь, ни его стыда. Что бы сейчас ни говорила мама, я буду помнить лишь то, что была для него «убогой».
Однако я могла сама решить, что же делать со всем этим дальше: держаться за обиду или попытаться построить отношения с мамой.
— Расскажи о мисс Миллер, — попросила я, и на этом все закончилось.
Мама быстро ввела меня в курс событий в жизни моей учительницы, которая все еще не была замужем и по-прежнему сохла по менеджеру из банка «Фармере Нэшионал».
Это стало для меня новостью.
— Ты была еще совсем девочкой, — сказала мама. — Откуда ты могла об этом знать?
Я рассказала маме о жизни на колесах.
— Я изливаю душу одиноким солдатикам в городах при военных базах, матерям, тоскующим по сыновьям, влюбленным, которые, возможно, никогда больше не встретятся.
Потом я внезапно вспомнила слова Эдди: «Если я песню ощущаю, то публика ее тоже ощутит вместе со мной, потому что музыка очищает душу от грусти и трагедии. С помощью музыки можно выразить глубочайшие эмоции и состояние духа».
— Какие возвышенные речи! — воскликнула мама, и мы засмеялись.
— Ну, мы не всегда так разговариваем, — призналась я. — И у меня иногда получается заставить публику смотреть на меня, а иногда она просто не обращает на меня внимания,
