Долгожданные октябрьские дожди несколько смазали впечатление от торжеств в честь прибытия нового наместника короля, сеньора маркиза де ла Каста. Желая успокоить обманутых в ожиданиях и разобиженных мастеровых, так надеявшихся на заказы по случаю визита королевы, Большой совет Майорки чуть не разорился. На главной площади, поросшей травой и покрытой кое-где лужами, дворяне, разодетые в блистательные голубые, зеленые, красные и белые костюмы хвастались не только присущей им галантностью, но и мастерством майоркских портных. Маркиз де ла Бастида дал торжественный бал, на который собралось множество гостей, и дамы смогли обновить свои наряды из шелка и тафты. Власти ждали, когда же наконец прекратится дождь, чтобы отдать приказ начать праздничную иллюминацию всех улиц Сьютат и зажечь повсюду факелы и костры. Деньги, отпущенные на освещение, уже были потрачены, и проявлять бережливость не имело смысла. «Две ночи подряд солнце не заходило над столицей Майорки», – записал летописец Анжелат.

Новый наместник короля, гораздо более набожный, чем Борадилья, пришелся по нраву курии. Святые отцы, благодаря интригам, столь преуспели, что не только избавились от неугодного им маркиза, но и получили взамен человека, глубоко преданного церкви. Маркиз де ла Каста первым делом собрал всех важнейших церковных чинов, а также пригласил епископа, дабы выразить ему благодарность за молебен, отслуженный в честь его приезда. Необходимо было также поблагодарить епископа за то, что тот, от имени членов святого суда, сообщил об оказанной новому наместнику короля чести возжечь очистительный огонь на первом аутодафе, которое вот-вот должно было состояться. У главного инквизитора не было иного выхода, как ускорить завершение процесса – хотя, как он уверял, это никоим образом не повлияло ни на строгое соблюдение законов правосудия, ни на скрупулезное рассмотрение всех дел, – дабы утихомирить добрых христиан, надеявшихся поправить свое бедственное положение благодаря визиту королевы и разочарованных обманом Борадильи.

– В связи с подготовкой ауто, – утверждал инквизитор, – у портных снова будет работа, художники уже получили заказы на портреты преступников, дровосеки отправились рубить деревья, свечники истощили все запасы воска, а пекари…

– Мои помощники поставили меня обо всем в известность, – перебил де ла Каста. – Я знаю, что вы хотите сказать, ваше преподобие. Коли нужно, мы поскребем по всем амбарам, чтобы вы не только помогли пекарям, но и дали белого хлеба простому люду.

– Простому люду мы решили выдать по булке и по горсти инжира. А в честь вашей светлости святая инквизиция даст обед.

Нового наместника короля, хотя он и был свято уверен, что инквизиция не может ошибаться, и не секунды не колеблясь отрекся бы от своего отца, если б того признали виновным, все же покоробила мысль о том, что ему придется вкушать пищу в перерыве между двумя смертными казнями, на виду у обвиненных, которые иногда кричат, вырываются или испражняются безо всякого уважения к присутствующим. Маркизу де ла Коста было известно, что на обед, устроенный десять лет назад на главной площади, собрались сливки майоркской аристократии. Присутствующим подали четыре блюда, не считая закусок и десерта, правда, все это они поглощали с глубоко набожным видом… Новый наместник решил любым способом воспрепятствовать этому.

– Я полагаю, ваше преподобие, что деньги, которые пойдут на обед, лучше было бы поберечь. Бедняков на острове хватает. Ведь они тоже должны ощутить хоть какую-нибудь выгоду от ауто. Они хоть и бедные, но добрые христиане… К тому же мне кажется, что монастырь Святого Доминика – более подходящее место для такой трапезы, нежели главная площадь…

Главный инквизитор уже почувствовал, что с новым правителем договориться будет легко. Сэкономить на торжественном обеде – это значит положить немало унций к себе в карман: милостыня беднякам обходилась главе святого суда намного дешевле, чем банкеты для аристократии.

Во время этой беседы за чашкой шоколада в скромном кабинете дворца Алмудайна (тогда как Борадилья имел обыкновение принимать инквизитора в парадных гостиных, украшенных изображениями ненавистных служителю церкви мифологических сцен) была назначена дата первого аутодафе. Какой смысл тянуть, если все готово?

В тяжелом мраке заточенья дни тянулись один за другим, в томительном унынии, которое прерывалось лишь допросами и пытками. Пока что за эти долгие восемь месяцев заключения умерли двое: Рафел Таронжи, прямо на кобыле[141], так и не выдав никого и не отрекшись от своей веры; и жена портного Вальерьолы, не выдержав в столь преклонные годы перенесенных истязаний. Остальные, тяжело раненные, некоторые – с переломанными костями, продолжали сопротивляться смерти. Врожденное стремление к жизни было настолько сильно, что никто из них не мог даже представить себе, что их вскоре ожидает. Они надеялись на скорый суд и на то, что инквизиторам, отнявшим у них все добро, как и в прошлый раз, незачем будет долго держать их в тюрьме, и их отпустят на свободу. Конечно, на воле за ними установят строгий надзор и заставят по воскресеньям ходить к мессе в главный собор, надев в наказание санбенито[142]. Они хватались за эту надежду как за соломинку, не желая умирать и тем более быть казненными на глазах у злобствующей толпы.

В долгие часы вынужденного безделья многие вспоминали свою прошлую жизнь. Из глубин сознания всплывали какие-то незначительные подробности, которым раньше никто не придавал значения, но которые теперь служили почти единственной опорой в нынешней их убогой, искалеченной жизни. Если бы не эти мелкие привычки, придававшие неповторимость каждому из них, если бы не пристрастия к определенным цветам или еде, не разная манера приручать голубей или варить варенье, было бы почти невозможно их различить, до того все походили друг на друга, не считая, конечно, семейство Вальса или Сару Благоуханную. Все они по традиции были иудеями, хотя могли считаться и христианами, будучи крещеными и выполняя для вида христианские обряды. Это несоответствие часто мучило их совесть, а в тюрьме моральные муки лишь усилились. Многим стало ясно, что Адонай покинул их, и теперь они обращались к нему с молитвой не так часто и истово, как к Богу Отцу. Утешаясь мыслью, что Христос никогда не отвернется от них, подобно Элохиму, они надеялись, что Его милостью будут вскоре освобождены.

Среди женщин больше всех была уверена в том, что непременно спасется, Сара Благоуханная. Даже если ее и приговорят к смерти, Пресвятая Дева Мария, приняв обличье орлицы, прилетит за ней и поднимет на глазах у всех к небесам, пронзив клювом облака. Бредовые фантазии Сары возникли не без помощи ее отца, которому втемяшилась в голову своя странная идея. Матрасник тайком мастерил крылья и приделывал к ним куриные перья, чтобы однажды улететь в свободные края. Боннин, с тех пор как побывал в Черном Доме, был одержим одной мечтой: покинуть Майорку. Хотя в его изобретение верили не многие, он уверял, что настанет день, когда все небо над островом почернеет от летящих людей, и никто этому не будет удивляться. Сара была из тех, кто верил. Быть может, поэтому она утешалась в тюрьме надеждой на спасительницу-орлицу, временами даже заставляя ее в мечтах прилететь и второй раз – за Марией, и третий – унести с собой Беатриу. Иногда ей виделось, что они втроем заберутся на спину к птице, достаточно мощной, чтобы спасти всех сразу.