— Ноги не держат. Слишком много всего.

Он повёл рукой вкруг стола:

— Для того и кресла, привычные для тебя.

— Но для чего так много? — последовав взглядом за его жестом, спросила Адония.

— Гости придут, — буднично сказал он и направился к котлу с водой и своим палочкам.

— Как же? — изумилась Адония. — Тут могут быть гости?

— Разумеется. Мы здесь так ждали тебя. Теперь они готовятся к празднику твоего прихода. Костёрчик зажги.

— Как же? А я этих гостей знаю? А чем зажигать?

— Не просто знаешь. Будут те, кого ты встретишь с глубокой радостью, с теплом сердца. А на костёр посмотри просто и представь, что он горит.

— С Радостью? С теплом сердца? А как представить?

Она, приготовившись представлять дымок, рыжее пламя, потрескивание, взглянула в сторону очага, и вдруг Доминик услыхал её ликующий, пронзительный крик:

— Гори-и-ит!!

Доминик с широкой улыбкой смотрел на неё, а она по-детски звонко кричала:

— Это я сама? Сама-а?! Ведь гори-и-ит!!

— Прекрасный костёр, одобрительно кивнул он. — И вовремя.

Да, было вовремя.

— К вам можно, мои родные? — послышался чей-то голос со стороны бревенчатого, с овальным фонарём в потолке, дома.

— О кто это? — прошептала Адония, прижав к груди, как в детстве, сжатые кулачки.

Возле зелёного, пылающего пунцовыми розовыми огнями куста появилась молодая, стройная девушка. Длинные белоснежные одежды подчёркивали её стройность, и лицо её было юным, прекрасным, сияющим. Девушка приблизилась, наклонилась и тихо поцеловала Адонию, и передала ей предмет, который неизвестно как появился в её руках. Но Адония, не рассмотрев даже то, что поместилось к ней в ладонь, уже видела знакомые черты дорогого ей когда-то лица и, ещё не веря себе, прошептала:

— Александрина…

А потом уже перевела взгляд на ладонь и сквозь набегающие слёзы успела рассмотреть позолоченного картонного ангела.

— Подарок, — тихо лучась доброй улыбкой, произнесла Александрина и присела напротив.

— Тот самый?

Александрина кивнула.

— Спасибо…

А со стороны домика послышались ещё голоса и шаги, и вышли на поляночку двое. Острый нос, который приобрёл на новом лице тонкость, изящество, всё сразу напомнил Адонии и она радостно закричала:

— Клак-оун!

Бывший контрабандист глубоко поклонился.

Кивнула и девушка, пришедшая вместе с ним, золотистоволосая, похожая на ангела, и они подошли к гостевому столу, и Адония, задрожав, простонала:

— Солнышко моё золотое, да ты ли?

Эсперанса подошла и поцеловала её. Затем они с Клак-оуном одновременно поставили на стол приготовленные подарки.

— О, не может быть! — прошептала Адония и попыталась привстать, но села обратно, виновато качнув головой:

— Ноги не держат…

Тогда Клак-оун подвинул поближе, и она взяла и поднесла к глазам хрустальный бокал с золотистыми искрами.

— Скажи-ка, Клак-оун, — спросила Адония, не отводя взгляда от драгоценного для неё предмета. — А те бокалы, в Плимуте… Они вот сейчас — ещё в Плимуте?

— Ну конечно, — быстро пояснил ей Клак-оун. — Ты ведь не допускаешь мысли, что сюда ходит почта.

Адония, запрокинув голову, звонко, заливисто рассмеялась, и рассмеялись вместе с ней и её гости.

— Но как же, — спросила Адония, — можно получить такое вот — здесь?

— А как ты зажгла костёр? — вопросом на вопрос ответил, подходя, Доминик. — Сила желания да радость души, ну и ещё способность к творчеству, — вот и всё. А это — мой подарок тебе.

Все посмотрели, куда простёр руку Доминик, и увидели, что холма из брёвен более нет, а сложены эти брёвна в ровную стену и держатся друг на дружке твёрдо и прочно без всяких подпорок. Накрыта стена большим сероватым холстом, каким пользуются обычно художники. И Доминик плавно опустил руку, и холст мягкими волнами скользнул к подножью стены. И всем открылась стоящая вплотную к стене картина в огромной золотой раме. А на картине была мельница, и был водопад, и сидел на берегу с мечтающим лицом сероглазый художник.

— В этой картине — часть жизни моей, — проникновенно и тихо сказала Адония. — Ив ангеле из приюта донны Бригитты. И в бокалах из Плимута. Спасибо вам, мои родные. Совсем недавно я и не подозревала ещё, что для живой души возможно подобное счастье.

Она закрыла глаза и откинулась на спинку кресла, и было видно, что действительно, слишком много всего.

Гости, пришедшие на долгожданный праздник, накрыли на стол. На изящном, филигранной работы серебряном низком треножнике покоилась тяжёлая, обыденная, чугунная сковорода, в которой шипело и потрескивало что-то огненно-красное, и видны были и фасоль, и спаржа, и крохотные кочанчики голландской капусты. На золотых блюдцах стоял отформованный пирамидками сладкий английский пудинг, и на таких же блюдцах темнела яблочная пастила. Свежайшие, горячие, хрустящие хлебцы дымились на продолговатом подносе и наполняли поляну волшебным своим ароматом. Серебряные тяжёлые вазы несли в себе многоцветные, обильные фруктовые гроздья. Изысканные, бёгтеревского фарфора приборы перемежались графинами, мерцающими янтарём и рубином, а также небольшими, в полпинты, амфорками. Доминик принёс свои палочки, на которых теперь были нанизаны и дружно шипели испечённые на углях грибы.

— Да, да, — произнесла вдруг Адония, но глаз не раскрыла, и все поняли, что она обращается не к ним.

— Как давно это было? — произнесла Эсперанса, проведя рукой над столом. — Как редко мы теперь это помним.

— Всё-таки много милого было там, на Земле, — произнесла задумчиво Александрина.

— Прекрасно! — неожиданно громко сказала Адония и раскрыла глаза.

Все посмотрели на неё, а она попросила:

— Доминик, поставим ещё один прибор?

— Конечно, поставим, — согласно кивнул Доминик и прибавил к столу шестое место.

— Мой подарок тебе, — загадочно улыбаясь, произнесла Адония и простёрла руки в сторону дома.

И да, послышались снова шаги, и на краю полянки появился со стариковской белой бородкой, но с очень юным лицом человек. Под мышками у него были прищемлены локтями два плоских квадратных предмета.

— Ты знала, — озадаченно спросил Доминик, — что сюда может прийти Иероним Босх?

— Я хотела этого, — тихим, наполненным радостной негой голосом ответила Адония.

— Мои благодарности! — проговорил пришедший, — за приглашение в золотую компанию. И моё восхищение состоявшимся прекрасным и неожиданным разговором!

И великий художник поклонился Адонии.