— Тому, кто пришёл на свет, — нельзя не умереть! Но тому, кто родился царствовать, — скитаться изгнанником невыносимо. Не дай Бог дожить мне до дня, когда я лишусь этой багряницы. Вот перед тобой море, вот корабль… Беги! Но нравится мне старинное слово, что царская власть — есть прекрасный саван…

Византия — это беспощадное истребление бунтовщиков полководцем Велизарием, где легло на ипподроме до 30 000 человек. Византийщина — это приказы царя Андроника Комнина:

— По внушению Божию, по повелению державного и святого самодержавного царя объявляем, что для блага государства необходимо истребление тех дерзких крамольников, которые сидят в тюрьмах или сосланы; также необходимо казнить их приверженцев и родственников. Тогда я, Андроник, Царствующий милостью Божиею, отдохну от государственных забот и от всех злоумышленников.

Прошло немного времени, и этот ромейский наместник Бога шествовал по улицам Византии в цепях, которыми сковывали львов, чтобы приять казнь.

Гирлянда из 59 царей византийских от Юстиниана Великого до 1459 года почти вся напоена кровью. Чем дальше развивалось то, что исторически носит название византизма, тем гуще копошились преступления вокруг святого царского престола. Голоса божественных гимнов и хоров св. Софии не заглушают тех воплей беззаконий и непотребств, которые росли вокруг царского дворца.

Вот несколько примеров. Грубый солдат Фока, обезображенный шрамом на щеке, убил царя Маврикия и его 5 сыновей и захватил престол. Царице Константине, вдове Маврикия, отрубили голову позднее, а также и её трём дочерям. Андроник Комнин, по словам историка, «водил любовниц, как кур — петух», и очень завидовал лаврам Геркулеса, растлившего 50 дочерей Фиеста. Исаак Ангел, ослепивший за справедливый доклад полководца Асшета, боялся только юродивого Васильюшку, которому доставляло удовольствие заворачивать женщинам при встрече платья и бранить царя в глаза. И т. д. и т. д. — все подобные случаи византийской порфиромании.

При Михаиле III — «Пьянице», при котором дядя царя, грубый солдат Варда затеял раскол между Западной и Восточной церковью, пришёл в Византию один македонянин, по имени Василий, и поселился у приятеля пономаря на св. Софии. Брат пономаря, врач, устроил его конюхом в царские конюшни, где Василий укротил какого-то буйного царского коня и тем понравился царю. Рослый, могучий, грубый, — он стал незаменимым собутыльником царю и, в конце концов, женился на царской сестре Фёкле. Получив столь высокое положение, Василий в заговоре убивает соправителя и дядю царя Варду на глазах царя в ставке во время похода в Малую Азию. Патриарх Фотий венчает его в св. Софии в соправители.

В 867 году 1 марта он ужинает с царём и царицей и, уложив царя спать в опочивальне, целует ему руку (тот самый обычай, который привезла на Русь беженка София Палеолог). А ночью он врывается к царю и его убивает, сам восходя на Соломонов престол.

Константин Мономах, который играл такую роль в идеологии русских царей, имел несколько любовниц. Небрежный и расточительный, он раздавал подарки бочками золота. Он окружал себя роскошными искусственными сооружениями — санами, лугами, прудами, горами, разбивал рощи и требовал, чтобы в этих искусственных рощах цвели цветы, пели жаворонки, скакали кузнечики. Излишества вообще были таковы, что от них царь Константин VIII не мог ходить…

* * *

Идея преемственности Руси от Византии в её духовно-политической сущности довольно актуальна и в наше время. Целью настоящей статьи служит желание посильно показать, что никакого благочестия русские оттуда почерпнуть не могли и византийщина была, в сущности, — несчастьем для России. Византийщина эта сохраняется ещё в традициях православия, но должно напомнить, что старообрядчество мудро и национально отбросило её прочь, не приняв из заражённого места истекающих никоновых реформ. Превозносящим до сих пор «Софию Палеолог» надлежит помнить слова царя Ивана IV:

— Мы верим не в греков, а в Христа!

С другой же стороны, при таком положении вещей ясно, что заимствование с Востока, со стороны победной традиции Чингисовичей, могло быть куда и моральнее, и государственнее.

В предреволюционный период в России резко лежала грань между

— Столицей и провинцией.

Столицей был, как известно, «блистательный Санкт-Петербург». Даже Москва, и то была — большой деревней.

В столице блистали Мейерхольды и «упражнялися в безверьи профессора». Поражал «достижениями» балет. А в провинции, то есть, буквально с латинского, — «в завоёванной стране», там — вековая тишина.

В то время как публику на Коломяжском ипподроме просвещали заграничные лётчики, трещали младенческие Фарманы, — в каком-нибудь Саратове иеромонах Илиодор, собрав тысячные толпы верующих, совершал шествие по всей губернии, к вящему конфузу просвещённых властей.

Не любил провинции Петербург: особняки Гагаринской, Шпалерной всегда тревожно ждали какого-нибудь сюрприза со стороны этого широкого и глубокого неизведанного моря — провинции, на берегу которого «полночных стран краса и диво» — расположился Петербург — словно краюшка стула, с заискивающей улыбкой обращённый к Европе.

Население особняков Гагаринской и Шпалерной в летнее время мчалось в шикарных вагонах Международного Общества за границу; уютные курорты Германии, тихая Флоренция, перезвоны колоколов Сан Джеминьяно, блистательная олеографичная Ривьера — всё принимало толпы российских бар, которые там отдыхали:

От чего же они отдыхали там, эти петербургские люди, эта соль земли «с туманных берегов Финского залива»?

От некоего страха, от какой-то постоянной бесконечной тревоги:

— Как бы дома чего не вышло!..

— Ах, за границей так спокойно! — говорил мне один сановник под памятником Чехову в Баденвейлере. И Чехов зорко смотрел в расстилающуюся перед ним долину.

И в самом деле. Обучаясь премудростям германской мысли в тихом Гейдельберге, прогуливаясь по знаменитому Философенвег, по полугоре над Неккаром, когда напротив из-за долины сиял золотой месяц, в сумеречном германском лесу, среди готовой декорации для любого эпизода из «Нибелунгов», я чувствовал этот мир. Шёл навстречу мне человек, и его тёмная тень была воздушна.

— Добрый вечер! — сказал он, поравнявшись со мной…

— Добрый вечер! — ответил я ему, и тихий звон колокола, отбивавшего часы, разнёсся снизу с ратуши.

А какое чувство пробуждал в вас человек, в ночное время встретивший вас где-нибудь на дачной прогулке в России?